Облегчение наступило только три месяца назад, после смерти тестя. А в последнее время Антон все чаще стал задумываться о разводе.
…Боль в голове стала почти невыносимой; глаза резало от яркого солнечного света, бившего прямо в окна, от удушливого запаха ее сигарет нестерпимо тошнило. Не обращая внимания на жену, Антон, как был в одежде и обуви, прилег на кровать и отвернулся к стене.
— Что, утомила тебя твоя подстилка? Еще раз повторяю — я не позволю тебе так со мной обращаться. Я себя не на помойке нашла!
— Ты уверена в этом? — каким-то странным голосом переспросил Крутицкий.
Он резко перевернулся, привстал на локте и пристально взглянул ей в глаза.
Элла замерла от неожиданности. То, что муж ответил на ее обвинения, да еще так дерзко, выглядело настолько необычно, что она на секунду лишилась дара речи. Столько презрения и ненависти было в его взгляде, что ей впервые стало по-настоящему страшно.
Подобные выяснения отношений происходили в их семье с привычной регулярностью, и, пока был жив ее отец, роль Антона сводилась к жарким оправданиям и покаянному молчанию. Затем, в полном соответствии законам жанра, следовал дорогой подарок — кольцо с бриллиантом, браслет, усыпанный россыпью мелких сапфиров или двухнедельная поездка на Бали.
То, что она совершенно безразлична ему, Элла поняла уже давно и никакими иллюзиями себя не тешила. Может она и не красавица, но уж точно не дура. Все эти скандалы были нужны скорее для того, чтобы еще и еще раз подчеркнуть его зависимость от нее, а еще точнее — от ее отца. Да, она давно смирилась с тем, что она для Крутицкого лишь удобная вещь, которую жаль потерять. Что-то вроде ключа от банковского сейфа. Но ведь при желании ключ можно и заменить. Да, это хлопотно, непросто, но все же возможно.
Со смертью отца все поменялось. Теперь он изменял ей почти открыто, на глазах, однако ни разу за все время не заводил разговора о разводе. В глубине души Элла все-таки надеялась, что Антон пусть и не полюбил, но хотя бы привык к ней. Вместе с тем она понимала, что все эти выяснения отношений ни к чему хорошему привести не могут, скорее наоборот — приблизят катастрофу. Но совершенно не могла сдержаться. При мысли о том, что Антон принял решение расстаться с ней, Эллу бросило в жар.
Он — похотливая лживая свинья, причинил ей много страданий, но, несмотря на все это, она ревновала его, ревновала дико и бешено, всякий раз, когда ей становилось известно о его очередной измене. Да, черт возьми, она любила его! Любила странной, иррациональной, болезненной любовью, которую тщательно и умело скрывала от него и даже от себя, маскируя ревностью и скандалами. Каким-то задним женским умом Элла понимала, что это чувство вряд ли вызовет в ее муже сочувствие или понимание. Она презирала себя за эту слабость, но ничего не могла с собой поделать.
— Что ты имеешь в виду? — наконец выдавила она из себя.
— Только то, что слышала. Все, я безумно устал, Элла. Мне очень плохо, и я совершенно не хочу сейчас обсуждать ничего, что связано с тобой и нашим браком. Оставь меня в покое, прошу, у меня дико болит голова.
— Послушай, ты можешь объяснить мне, что случилось? — еле сдерживая дрожь в голосе, спросила она.
Антон презрительно усмехнулся, встал, и, не говоря больше ни слова, ушел в душ, откуда сразу же послышался ровный шелест воды.
Все, что произошло, было так странно и настолько не укладывалось в привычную схему, что Элла вдруг почувствовала необъяснимый приступ смятения и безотчетной тревоги.
Элла машинально подтянула к себе пиджак мужа, который он бросил на кровать. Из внутреннего кармана вывалился небольшой белый конверт.
Через некоторое время дверь номера тихонько закрылась. В душе так же мерно лилась вода.
Глава шестая
«Сосновый» на самом деле оказался местом очень привлекательным и необычным, расположенном в настоящем лесу. Европейский сервис здесь бок о бок уживался с атмосферой той тишины и покоя, которая бывает только, как выразилась Алиса, «на таежной заимке». Ей пришло в голову, что хозяин отеля по-настоящему заслуживает уважения, так как смог построить все так, что оставил природу почти не тронутой. Вековые сосны, березы, заросли жасмина и сирени создавали тот непередаваемый колорит, которого почти не бывает в местах, расположенных так близко от Москвы.
На первом этаже главного корпуса располагались ресепшен, ресторан и бар. Этажом ниже находились сауна, тренажерный зал, небольшой бассейн и бильярдная.
На некотором отдалении, за березовой рощей, были устроены два теннисных корта.
На втором этаже было несколько номеров. Но по большей части отдыхающие предпочитали селиться в маленьких уютных коттеджах, в хаотичном порядке разбросанным по довольно большой территории. Это были почти пряничные избушки, обшитые светлыми струганными досками, с резными ставеньками и симпатичными цветочными венками на дверях.
Между коттеджей вились, петляли аккуратно выложенные светлым речным камнем тропинки, а вдоль главной аллеи были разбиты пестрые клумбы, радующие глаз бордовыми и розовыми пионами, солнечно-желтыми бархотками и сиреневыми ирисами. Все хозяйство содержалось в идеальном порядке, однако за прошедшее со дня их приезда время, Алиса ни разу не видела ни одного садовника или дворника.
Она не удержалась и заглянула в рекламный буклет. Цены в «Сосновом» оказались ничуть не ниже, чем на каком-нибудь хорошем заграничном курорте. Сама она никогда не смогла бы позволить себе отдыхать в таком месте.
Вечером, в субботу, столы были сервированы не в центральном ресторане, а в большом павильоне возле пруда, по темной глади которого медленно плавала пара лебедей. Дорогие закуски, букеты экзотических цветов, вежливые, незаметные официанты
,В самом начале вечера всем гостям в подарок выдали по симпатичному бантику, в центре которого красовалась маленькая золотая эмблема «КЕН-Строя».
Неловкость, которую Алиса испытывала со вчерашнего дня, усилилась до предела. Больше всего на свете ей хотелось оказаться дома, позвонить маме и поплакать от души. Ну почему, почему она такая не светская?! В конце концов, есть и такая жизнь — с поездками в Швейцарию на горнолыжные курорты, с дорогими машинами, модными кутюрье и элитными особняками, а не только с походами в торговый центр за босоножками (потому что у старых безнадежно треснула подошва) и радостью по поводу повышения зарплаты на пятьсот рублей. Каждому свое. И потом, кто сказал, что она ниже всей этой публики? И все же, почему так тошно и противно?
Эти мысли роились в голове, натыкались друг на друга, зудели и звенели, словно стая мелких докучливых мошек.
По другую сторону стола сидела уже знакомая Алисе Виктория Алексеевна Касаткина. На этот раз она была облачена в темно-синее вечернее платье, подчеркивающее ее прекрасно сохранившуюся фигуру; длинную шею прикрывал изящный легкий шарфик, а на левом запястье сверкал тонкий золотой браслет. Вежливо, но довольно холодно поздоровавшись с Алисой, она почти сразу перестала замечать ее, и завела разговор с полноватой, рослой дамой лет пятидесяти, которая представилась, как Марина Вячеславовна Добрынина. У нее был мощный, волевой, почти мужской подбородок, крупный, слегка крючковатый нос и густые короткие волосы с проседью. Не дожидаясь посторонней помощи, она громовым басом представилась Алисе и заговорщицки подмигнула Шатрову.
Дождавшись окончания официальной части банкета, Сергей, извинившись, поднялся из-за стола, и подошел к сухопарому мужчине в дорогих очках с невыразительным вялым лицом. Его блеклые, прямые волосы заметно редели на висках. Временами до Алисы доносился его голос, лишенный всяких эмоций. Вскоре к ним присоединилась женщина. Она была почти одного роста с Сергеем. На ней было длинное вечернее платье из алого шифона, открывавшее костлявую спину, черные лаковые туфли и широкий шелковый палантин, спущенный до талии, который она придерживала руками. Ее нездоровый цвет лица и непомерно массивная нижняя челюсть придавала ей сходство со старой, усталой клячей.
