Женщина сообразила, что шаль сползла у нее с головы, женщины в стороне теперь видели ее лицо. Но бога ради, как они узнали, кто она такая?
— Джером. Да! Это Джером! — прокаркала другая женщина со все большей убежденностью. — Это же Сара Джером, верно!
Хотя Сара была совершенно сбита с толку, она сделала все возможное, чтобы быстро оценить свои шансы. Она окинула взглядом соседние дверные проемы, прикинув, что, если дело запахнет керосином, она, вероятнее всего, сможет пробраться в одно из этих полуразрушенных зданий и затеряться в запутанном лабиринте проходов, начинавшемся за ними. Но увиденное ей не понравилось. Все двери были заперты или забиты досками.
Сара была окружена, осталось лишь два пути — вперед или назад. Она смотрела в переулок за спинами старух, раздумывая, стоит ли ей прорваться туда и выбраться из Трущоб, как вдруг одна из старых женщин издала пронзительный вопль:
— САРА!
Крик был таким оглушительным, что Сара вздрогнула, а вокруг вдруг все затихло, погрузившись в зловещую, настороженную тишину.
Сара повернулась и пошла прочь от женщин, зная, что теперь ей предстоит миновать бородатого мужчину. Будь что будет! Ей просто придется разобраться с ним.
Когда Сара приблизилась, тот поднял дубинку на высоту своего плеча, и Сара приготовилась к бою, сорвав шаль с головы и намотав ее на руку. Она ругала себя последними словами потому, что не захватила нож.
Женщина почти поравнялась с противником, как вдруг, к ее удивлению и облегчению, он принялся колотить дубинкой по косяку над своей головой и хриплым голосом выкрикивать ее имя. К нему присоединился и товарищ, как и все до одной женщины из группы, оставшейся позади.
— САРА! САРА! САРА!
Теперь закипело все вокруг, словно ожили даже бревна, из которых были сложены здания.
— САРА! САРА! САРА!
Дубинка продолжала отбивать ритм, и люди начали выходить из домов в переулок — куда больше людей, чем Сара могла себе представить. На лишенных стекол окнах распахивались ставни, и оттуда высовывались чьи-то лица. Саре оставалось лишь нагнуть голову и продолжать идти вперед.
— САРА! САРА! САРА! — отовсюду один за другим раздавались крики, и жители Трущоб добавляли свою лепту к ударам дубинки: стук и звон все усиливались, ведь в дело шли металлические кружки и многое другое, чем люди колотили по стенам, подоконникам и дверным косякам. Казалось, она слышит тюремный хор, такой громкий, что даже черепица на крышах начала резонировать в едином с ним ритме.
Все еще в панике, Сара не замедляла шага, но начала замечать вокруг улыбающиеся лица, полные удивления. Старики, согбенные болезнями, и костлявые старухи, конченые люди, которых в Колонии решили отправить на свалку, приветствовали ее, ликующе выкрикивая имя:
— САРА! САРА! САРА!
Сотни ртов с поломанными, почерневшими зубами скандировали в унисон. Улыбающиеся, дикие, порой почти карикатурные лица, но все с выражением восхищения — и даже любви.
Теперь они стали собираться по обеим сторонам дороги — Сара поверить не могла, что вдоль ее пути выстроится такая масса народу. Кто-то — она не видела, кто именно, — сунул ей в руки выцветший газетный лист. Женщина взглянула на него. То была грубая гравюра на шероховатой бумаге, некое подобие подпольной прессы, распространявшейся среди населения Трущоб — Сара видала такие раньше.
Но при взгляде на этот лист у девушки замерло сердце. На самой крупной картинке в центре была изображена она сама, на несколько лет моложе, чем сейчас, хотя почти в такой же одежде. На рисунке ее лицо казалось взволнованным. Изображение было в достаточной степени похоже на настоящую Сару. И это объясняло, почему ее узнали. Как и слухи о том, что стигийцы вернули ее назад, которые, скорее всего, распространились по Колонии как лесной пожар. В углах листа, в таких же стилизованных медальонах имелись еще четыре картинки, но сейчас у нее не было времени, чтобы их рассмотреть.
Сара сложила газетный лист и глубоко вздохнула. Судя по всему, бояться ей нечего, никакой угрозы нет — и потому женщина подняла голову, отбросив шаль назад, и пошла дальше по переулку, по обеим сторонам которого продолжала собираться толпа. Она никак не благодарила этих людей, не смотрела ни направо, ни налево и продолжала идти, хотя бурное волнение вокруг становилось все сильнее. Восхищенный свист, ликующие возгласы и без конца повторявшееся «Сара! Сара! Сара!» достигли каменного потолка пещеры, и теперь их эхо возвращалось вниз, смешиваясь с шумом и гамом.
Сара достигла узкого прохода, который должен был вывести ее из Трущоб. Не оглядываясь, она вошла в него, оставив толпу позади. Но в ее ушах все еще звучали крики, а ритмичный стук все так же отдавался в закрытом пространстве.
Выйдя на улицу пошире, где стояли дома более состоятельных колонистов, Сара остановилась, чтобы привести мысли в порядок. Когда она попыталась разобраться в том, что только что произошло, у нее закружилась голова. Она просто поверить не могла, что все эти люди, которых она раньше и в глаза не видела, узнали ее и наградили такой встречей. В конце концов, речь шла об обитателях Трущоб — они никогда ни уважали, ни любили никого за пределами своего квартала. У них это было не принято. До этого момента у Сары и мысли бы не возникло о том, что она превратилась в такую известную фигуру.
Вспомнив про лист бумаги, который она все еще держала в руках, Сара раскрыла его и принялась изучать. Сама бумага была жесткой, с обтрепанным краями, но Сара этого не заметила, поскольку ей сразу бросилось в глаза ее имя, написанное наверху узорчатыми каллиграфическими буквами: изогнутый заголовок напоминал флаг, трепетавший на ветру.
А дальше была она сама, ее четкое, ясное изображение в центре листа: художнику удалось удивительно точно передать сходство. Вокруг силуэта Сары стилизованный клочковатый туман (возможно, он символизировал темноту) создавал овальную раму, а в углах газетного листа имелось четыре медальона поменьше.
Эти рисунки были выполнены так же искусно, как и первое изображение; на одном Сара склонилась над колыбелью, и лицо ее светилось от слез. На заднем плане виднелась темная фигура, которая, как поняла женщина, представляла ее мужа, недвижимо стоявшего рядом — точь-в-точь как тогда, когда умирал их малыш.
Второй медальон изображал ее с обоими сыновьями, тайком уходящую из дома, а третий — ее храбрую борьбу с колонистом в полутемном туннеле. Последний представлял большую группу стигийцев с косами наперевес, преследующих по пятам маленькую фигурку в юбке, спасающуюся по длинному туннелю. Тут художник позволил своему воображению разыграться: на самом деле все было не так, но смысл картинки был ясен. Сара бессознательно скомкала лист. Колонистам строжайше запрещалось изображать стигийцев каким бы то ни было образом — на такую вольность могли решиться только жители Трущоб.
Вся ее жизнь… в пяти рисунках! Сара все еще качала головой, не в состоянии в это поверить, как вдруг услышала тихий скрип кожаных сапог. Увидев, что перед ней, она замерла на месте.
Строгие белые воротники и длинные черные плащи, на которых играл свет уличных фонарей. Стигийцы. Большой патруль — не меньше пары дюжин. Они смотрели на нее, не шевелясь и не произнося ни слова, встав в неровную линию на противоположной стороне улицы. В этой сцене было что-то от старого фото, изображающего Дикий Запад: отряд бесстрашных всадников, выстроившийся перед шерифом перед началом облавы. Только здесь шериф выглядел весьма необычно.
Стигиец пониже ростом, в центре первого ряда, сделал шаг вперед. Сара узнала Ребекку. По поведению гордо командовавшей своими солдатами стигийки сразу становилось ясно, как велика ее сила и власть. Но Ребекка была всего-навсего девочкой-подростком!
Кто она такая, черт побери? — уже не в первый раз подумала Сара. Член легендарного правящего класса стигийцев? Никто из обычных колонистов ни разу не общался со стигийцами достаточно близко, чтобы подтвердить, будто такие правители у них действительно существуют. Но если Саре требовалось тому подтверждение — вот оно, перед ней, живое доказательство. Кем бы ни была Ребекка, она, должно быть, находится на самом верху, в высшем слое стигийского общества, — и ей с рождения суждено было править.
