— Естественно. И я сильно сомневаюсь, что ваш отец действительно забыл об этом, с учетом того, что он уже сделал для освобождения страны. Даже если его усилия в настоящее время едва ли направлены на восток и за это время наметилась дружба с масридами.

Прищурившись, Натиоле наблюдал за Стеном, который в этот момент разговаривал с Корнелем. Его отец был вежлив, но Натиоле видел дистанцию, которую тот сохранял при общении со священником.

— Объясните мне, Винтила. Если воевода хочет вернуть восток страны, то почему вот уже двадцать лет у нас мир?

Последнее слово юноша произнес с таким презрением, словно оно было ругательством. Старик неуверенно почесал подбородок, но смолчал.

Натиоле терпеливо ждал, пока Винтила сделает еще один глоток. Затем старик осторожно начал:

— Для вашего отца Влахкис всегда на первом месте. Он постоянно думает о стране между гор, единой и свободной.

Голос прорицателя звучал не очень убежденно, но Натиоле не стал цепляться к этому. Он тоже увидел сомнения на сконфуженном лице старика.

— У меня болит спина, — внезапно заявил Винтила. — Мне нужно снова присесть.

— Всего доброго, — пробормотал юный влахак, в то время как прорицатель поковылял к своему месту.

По левую сторону от стола дома сал Сарес старика встретили несколько других прорицателей, которые там собрались. Столетиями служители старой веры должны были скрываться, так как Альбус Сунас преследовал их всеми возможными методами. Многие из старых путей в ходе столетий были забыты, но с победой Ионны начался новый расцвет влахакских культов. Тогда из страны изгнали всех священников ордена Альбус Сунас, немало их погибло: влахаки мстили за все страдания, которые им причинил орден.

Но мать Натиоле, Висиния, разрешила орден на западе Влахкиса. Вначале священников было совсем мало. Альбус Сунас участвовал в злодеяниях Цорпада, священники использовали силу Духа темноты, вместо того чтобы умиротворять его, как когда-то влахакские прорицатели, и только вмешательство троллей остановило этот ужас.

С точки зрения Натиоле, вновь пускать орден в страну было ошибкой. Слишком многие утратили веру, отвернулись от старых путей влахаков и ходили в храмы Альбус Сунаса. Хотя воевода и следил за тем, чтобы священниками ордена большей частью были сами влахаки, корни солнцепоклонников все равно вели на восток, к масридам, которые все еще составляли верхушку ордена. «Нет, им совсем нельзя доверять, не важно, как сильно они заверяют в своей лояльности. Это всего лишь лицемерные заявления, не более того».

После трапезы гости перемешались. У столов собрались группы с общими взглядами и убеждениями, люди пили вино, провозглашали тосты, беседовали. Повсюду звучали старые истории. Собственно, так по обычаю проходили торжественные похороны, но Стен каждый год на празднике восхождения на трон вспоминал тех, кто ходил иными путями. Со временем это стало традицией. Натиоле был уверен, что отец и сегодня уже посетил могилу Висинии.

Сам Натиоле держался особняком. Чужой здесь, без внимания со стороны гостей, без особых обязанностей. Но не совсем без внимания. Нати заметил, что к нему движется дирийка.

— Судя по всему, вам нравится наблюдать, кнаи.

Это обращение удивило его, но он попытался скрыть удивление. Ее влахакский был безупречен, и даже произношение звучало как у местной. Интересный контраст с ее экзотическим видом.

— Вам тоже, если я не ошибаюсь, — мягко ответил он, памятуя об обещании, данном отцу.

На ее лице промелькнула улыбка. Глаза, подведенные черным; пристально смотрели на него, будто он был пойманным зверем, которого вели бродячие артисты, словно он был аттракционом для увеселения.

— На моей родине это является составляющей праздника, смотреть и быть увиденным. Чувствовать самые тонкие настроения гостей, догадываться о малейших их колебаниях. Кто с кем беседует? На какую тему? Как долго?

— Это звучит ужасно скучно, — ответил Натиоле и отпил глоток вина.

Его брат мог попасться на пустые словесные игры дирийки и позволить ослепить себя, но наследник был человеком другого склада.

— Иногда это очень занимательно, но часто глупо, — невозмутимо призналась она. — Особенно если это делают все и каждое действие служит только этой цели. Но это объясняет лишь то, почему я люблю наблюдать. А не то, почему это делаете вы.

Он раздосадованно уставился на нее. Ее улыбка была сладкой как сахар, а голова слегка наклонена. Если бы не ее меткие слова, Натиоле принял бы ее за глупую девчонку, которая решила построить глазки наследному принцу Влахкиса.

— Я не люблю говорить.

— Вы перед этим были очень невежливы по отношению к Корнелю, — констатировала она, вроде как не соглашаясь с его замечанием.

Натиоле презрительно фыркнул.

— Что касается Корнеля, то он привык к подобному обращению. У ордена здесь мало друзей.

— А вы, очевидно, не являетесь исключением.

— Нет, — раздраженно ответил Нати.

Ее вопросы мучили его. Но надежда, что она оставит его в покое, была напрасной.

— Он тоже был довольно невежлив, но, очевидно, служители какого-то культа часто… отличаются от нас манерой обхождения. Возможно, потому что они скорее ищут общения с богами?

Теперь он повернулся к ней. Она внимательно разглядывала его, словно действительно ждала ответа. «Отец, неужели я и правда должен говорить с этой дирийской чумой, чтобы сохранить мир на твоем празднике?»

— Чего вы хотите от меня? Поговорить о религии? Я следую старыми путями моей родины. Меня не интересуют боги, Божественный свет, ничего подобного. Я чту только духов своей родины. И я люблю молчать.

— Мне бы хотелось понять, в чем причина вашего негативного отношения ко мне, — тихо заявила она.

Когда она вопросительно склонила голову набок, в ее искусной прическе блеснули золотые пластинки.

Про себя Натиоле издал длинный вздох, но вслух сказал лишь:

— Я не питаю к вам неприязни. Я просто не хочу разговоров. Но я уверен, что мой брат охотно сможет предложить вам более приятное общество.

— Тогда простите, что помешала вам. Надеюсь, вы сможете насладиться праздником по-своему.

С улыбкой облегчения Натиоле кивнул, когда она сделала церемонный реверанс и отвернулась. Ее пурпурное одеяние стелилось по полу, а украшения раскачивались при каждом шаге. Она направилась прямо к Ионнису, который склонился перед ней по всей форме, с нескрываемой дружелюбной улыбкой. Когда его брат предложил ей руку, то украдкой глянул в сторону Натиоле. Его взгляд был непонятен, но Натиоле медленно покачал головой. Ионнис повел дирийку к столу.

«Идеальная пара», — язвительно подумал Натиоле, но все удовольствие исчезло, когда он увидел взгляд, который бросил на них отец. Стен смотрел на них почти со счастливой улыбкой, и на его лице было столько гордости, что Натиоле невольно сжал руки в кулаки. Шум праздника постепенно затихал, краски и суета удалялись от Натиоле. Скоро вокруг юноши образовался мощный круг тишины, в котором он стоял совсем один. Никто не мог коснуться его, они не могли даже увидеть его. Скрытый на краю общества, отделенный от всех молчанием.

Как всегда, потребовалось много времени для того, чтобы процесс наконец пошел. Для этого следовало придерживаться правильных путей, полномочий, соблюдать обходительность, собирать долги, шептать нужные слова, выполнять обещания — и ни а мгновение не выпускать из виду сложный клубок политических игр. И хотя это требовало много сил, терпения и внимания, сам путь доставлял Камросу почти столько же удовольствия, как достижение цели.

Он взобрался еще на одну ступеньку в иерархии, избавился от нескольких гнусных конкурентов, при этом разрушил минимум одну карьеру и, возможно, даже одну жизнь — таков был итог его действий. Вознаграждение незамедлительно пришло в форме признания. И уже скоро он получит больше влияния и богатства. Как и положено хорошему чиновнику, Камрос ни в коем случае не думал только о достигнутом, его взгляд был твердо направлен на следующую цель.