Тарстен вздохнул.

— Может быть, и так. Конечно, ты мог родиться вне брака, освященного церковью, в чем я все же не совсем уверен, так как сестры говорили будто твоя мать настаивала на том, что ее муж придет за ней.

— Но никто не пришел, и, может быть, произнося «муж», она тем самым нашла легкий способ как оградить себя от увещеваний сестер, не желавших повторения греха.

На этот раз Тарстен улыбнулся.

— Если бы ты посвятил себя церкви, из тебя получился бы ловкий защитник дьявола. В самом деле, до тех пор, пока я не отбыл во Францию, не было никаких расспросов и, возможно, в самом деле твоя бедная мать была обманута. Если это так, то благодаря милосердию Господа она никогда не узнала об этом. И все же, я не думаю, что твой отец был простой крови. У твоей матери были деньги, и она расплатилась с сестрами настоящими серебряными монетами. Она также пыталась что-то сказать мне, находясь при смерти, сказать что-то очень важное. Я знаю, тебе частенько досаждали фамилией Лайкорн, но, думаю, здесь есть какой-то смысл. Она так боролась за жизнь — никогда не видел столь отчаянной борьбы. Я хотел прочесть предсмертную молитву, но она не желала слушать, пока по слогам не произнесла сначала «лай», а затем «корн».

— Судя по всему, она храбрая леди, — сказал Хью, несколько польщенный. Он не мог испытывать горя о той, кого никогда не знал, но зато теперь мог гордиться смелостью своей матери. — Сожалею, что никогда не спрашивал о ней раньше, однако я чувствовал, что подобные вопросы не будут встречены с радостью. Она согрешила…

— Хью! Здесь судить Богу, но не нам. Разве Христос не простил женщину, поняв суть прелюбодеяния, и не сказал, что только безгрешный может бросить в нее камень? — затем он погладил руку Хью. — Садись, сын мой, и закончи свою трапезу, — и когда Хью повиновался, продолжил. — Я также совершил промах в этом деле, посчитав, что ты не любопытен, так как не задавал вопросов. А, может быть, я не рассказал тебе ничего, не желая возбуждать твое любопытство, но одно важно: такая сильная борьба твоей матери за жизнь не могла не иметь цели. Именно это даже больше, чем слово «муж», заставляет меня верить в существование доказательств того, что ты не какой-то незаконнорожденный и что где-то есть род, к которому ты принадлежишь.

— Так или иначе, но сомневаюсь, что буду там с радостью принят, — сухо заметил Хью.

— Меа culpa [15], — вздохнул Тарстен. — Может быть, найди я их, когда ты был младенцем…

— Отец, — поспешно перебил Хью, — никто не пришел.

— Не делай выводов, Хью, — предостерег Тарстен. — Могут быть причины, которые сейчас не приходят тебе на ум из-за кажущейся малозначительности. Однако, как бы то ни было, я рад, что, наконец-то, мы затронули эту тему. Прежде чем ты уйдешь, я хочу вручить тебе пергамент, на котором описал все обстоятельства и все о чем узнал, скрепив его своей печатью. При этом свидетелями были епископ Даремский, настоятельница женского монастыря, хотя она уже умерла, — к настоящему времени сменились еще две настоятельницы, — и другие, поэтому никто не сможет усомниться, от кого ты был рожден и когда. В церкви хранится копия с грамотами и удостоверяющими подписями. Ты можешь поступить с этим документом по своему усмотрению, но если захочешь узнать больше, то я помогу тебе всем, чем только смогу.

— Не уверен в целесообразности этого, — с тревогой произнес Хью.

— У тебя есть время решить, что для тебя лучше, — тон Тарстена дал понять об окончании разговора на эту тему. — Теперь перейдем к причине, по которой я хотел, чтобы ты на время послужил у меня. После того как я получил несколько писем из Шотландии, стало ясно: единственная надежда сохранить мир — это моя встреча с королем Дэвидом в Роксбро…

— Ваша! — резко вскрикнув, перебил его Хью. — Вам нельзя отправляться в столь дальний путь. Вы убьете себя.

Что бы не думал Хью, он должен был подчиниться, так как если Тарстен решил, то считал исполнение задуманного своей обязанностью и становился непреклонным. Он годами противостоял королю и архиепископу Кентерберийскому по принципиальным вопросам, поэтому Хью и не ожидал, что его ссылки на слабое здоровье Тарстена возымеют какой-либо эффект — этот факт его опекун вообще не принимал во внимание. Тем не менее, ведь это была его идея привлечь Тарстена для противодействия вторжению короля Дэвида в Англию, Хью пытался еще поспорить. В конечном счете все вышло так, как он и предвидел. Тарстен нежно поцеловал его, сказав, что он тронут столь высокой оценкой его особы, но посмеялся над опасениями Хью и отмел прочь его сомнения.

Лишь один из доводов Хью достиг цели. Когда он заметил Тарстену, что его умение убеждать и настаивать на своем может существенно пострадать из-за его болезненного состояния и истощенного вида, архиепископ согласился отправиться в путь скорее, чем предполагалось. Это позволило бы им двигаться медленнее и, при необходимости, прервать путешествие для отдыха на несколько дней или даже неделю.

Как только Тарстен сказал, что намерен сам провести переговоры, Хью больше не потребовалось дальнейших объяснений, для чего он нужен. В его обязанность, конечно, будет входить командование отрядом тяжеловооруженных воинов, которые должны были защищать Тарстена и его длинный обоз с багажом. Сам архиепископ мог довольствоваться малым в еде, носить власяницу, умерщвлять свою плоть и выполнять другие требования аскетизма, однако он никогда не путал смиренность, необходимую человеку, с величественностью, присущей его сану. Поэтому содержимое обоза — богатые одеяния, драгоценные украшения, изысканная посуда и даже предназначенная в дар королю Дэвиду рака из золота и позолоты со святыми мощами — представляло большую ценность.

Считалось, что священник в сане архиепископа и его вещи неприкосновенны, но, к сожалению, это не всегда соответствовало действительности. Негодяи-разбойники, орудовавшие в ряде мест, через которые пролегал путь отряда Тарстена, в большинстве своем слишком глубоко погрязли в грехах, чтобы разбираться, кто их жертва. Будучи отлученные от церкви, они перестали бояться за свои души, и остановить их можно было, лишь заранее лишив надежды на успех. К тому же король мог схватить и силой заставить замолчать священника, пытающегося расстроить его планы. Никто, правда, не верил, что король Дэвид, добрый и глубоко верующий человек, способен действовать столь варварским методом, но следовало учесть оказываемое на него сильное давление. В окружении короля вполне мог найтись кто-нибудь, наделенный властью и обделенный совестью, поэтому было бы глупо подвергать его соблазну и ехать беззащитными. Итак, сопровождать Тарстена были готовы пятьдесят тяжеловооруженных всадников — пятьдесят воинов, сильных, опытных и с твердым характером, отобранных Хью.

В пути, Хью был приятно удивлен запасом жизненных сил Тарстена. Они захватили с собой роскошную карету жены сэра Вальтера, Аделины, предназначенную для путешествий. Однако, архиепископ предпочел скакать сзади верхом, утверждая, что от этого он устанет меньше, чем трясясь в карете по изрытой дороге. Хью не спорил, — правда, он взял с Тарстена слово в случае дождя перейти в карету, — так как знал: по липкой грязи весенней дороги обоз пойдет настолько медленно, что всаднику придется долго отдыхать, поджидая его. Однако дождя почти не было, и дороги были в лучшем состоянии, чем ожидал Хью. Поэтому семьдесят миль до Дарема они преодолели за пять дней, прибыв туда сразу же после полудня. Когда Тарстен устроился в роскошных апартаментах епископа, Хью предположил, что архиепископ остановится в Дареме на несколько дней. Ускоренный аллюр, которым им пришлось скакать, стал сказываться на Тарстене. Он выглядел усталым. Архиепископ не возражал против отдыха, но сказал, что предпочел бы остановиться в аббатстве Хексем.

— В аббатстве Хексем? — удивленно повторил Хью.

— Да, я могу остановиться там на неделю и набраться сил на остаток пути. Именно после Хексема дорога станет очень плохой.