Уговоры на леди не действовали, не произвели на нее особого впечатления и более строгие меры: когда Одрис, вконец отчаявшись, прикрикнула и встряхнула ее за плечи, та разбушевалась еще пуще. Оставался единственный выход — силой уложить леди в постель в надежде, что она, проспавшись, придет в себя, и Одрис призвала на помощь одного из местных латников, который как раз в тот момент забежал в казарму, разыскивая свой старый шлем. Леди, однако, так возопила и шарахнулась в сторону при его приближении, что у Одрис совсем опустились руки. Она к тому же сама была напугана столь необычной реакцией и подозревала, что переборщила с дурманом, когда готовила снадобье. В тот момент, когда Одрис, безнадежно махнув рукой, отпустила латника, из башни донесся громкий рев младенца, и на ступеньках появилась Фрита с Эриком на руках.

Одрис, выхватив из рук служанки проголодавшееся чадо, поспешно расстегнула платье и сунула сосок груди в его рот, одновременно пытаясь растолковать Фрнте на пальцах, что приключилось с Мод и в чем она видит противоядие. Фрита, кивнув головой в ответ, решительно подступилась к леди и то под руку, то чуть ли не волоком потащила ее в спальню, где немедленно уложила в постель, не обращая ни малейшего внимания на протесты; леди, к слову сказать, уснула мертвым сном, едва голова ее коснулась подушки.

Напряженная баталия с леди Мод послужила для Одрис великолепным отвлекающим средством, но к тому моменту, когда Эрик насытился и успокоился, душа ее уже вновь трепетала от страха. Следовало изыскать новую возможность отвлечься. Вдруг в голову пришло: а не подумать ли об ужине? Одрис едва перекусила в Тревике, весь аппетит отбили беспокойные мысли о муже. Неужели все слуги, включая поваров, пекарей и их подмастерьев, уже толпятся на стенах? Одрис, если уж начистоту, понятия не имела, с какой стороны взяться за задуманное. О кулинарии у нее были только самые смутные представления, но в одном она не сомневалась: прежде чем решиться на что-то серьезное, следует установить, что вообще может предложить Хьюг в этом отношении.

Спустившись во двор, Одрис оторопела и вытаращила глаза от изумления. Еще тогда, когда она проходила мимо окна в холле, направляясь в казарму, ей послышался некий приглушенный шум, но она не обратила тогда на него внимания. Теперь же, когда звуки не заглушались толстыми стенами, этот шум обернулся многоголосым гомоном, который оглушил ее и ошеломил, хотя бы на первых порах. Во дворе суетились женщины и дети, испуганно метались из стороны в сторону коровы, козы и лошади, и все это стонало, вопило, ревело, мычало и блеяло. Лишь несколько секунд спустя до Одрис дошло, что это, вероятно, жены и дети йоменов, крепостных и ремесленников примчались в замок со всем своим скотом и скарбом из близлежащих селений и ферм. Хаос кромешный, мелькнуло в голове Одрис, и она содрогнулась в паническом ужасе. Тетя Эдит, окажись она здесь, уже крутилась бы среди этих несчастных, наводя порядок, думала Одрис, ее обязанность заключается в том же, только вот, как подступиться к этому? В ту самую секунду, когда она, собравшись с силами, приготовилась нырнуть в этот водоворот, чтобы попытаться утихомирить толпу, используя свой, каким бы он там ни был, авторитет, с верхушки донжона, где стоял дозорный донесся громкий крик:

— Милорд! Они идут, милорд! Шотландцы идут!

С губ Хью сорвалось непристойное ругательство, когда он услышал окрик дозорного. На язык наворачивалась целая литания из бранных слов, но он сдержался — не стоило тратить время попусту. Вместо этого он послал еще гонцов — предупредить тех, кто замешкался: в замок им уже не поспеть, пусть прячутся в лесу, если сумеют. Как только гонцы скрылись в зарослях окружавших замок, он приказал поднять мост.

До тех пор Хью все еще надеялся, что шотландцы, увлекшись грабежом и разбоем в окрестностях Белей, не сунутся в Хьюг до прихода ночи. Питал он, разумеется, надежды и на то, что лазутчики, вернувшись в замок, обрадуют их всех добрыми вестями: налет на Тревик и Белей — не более чем обычная вылазка мелкой разбойничьей шайки, которая, охмелев и отяжелев от неожиданно богатой добычи, уже мчится к себе, на север. Однако Хью в глубине души не верил в это. Он давно уже не питал иллюзий относительно намерений короля Дэвида — нападения на Англию следовало ожидать в любую минуту. Но Хью в своем захолустном поместье слишком увлекся работой на благо своей только что обретенной семьи, пылкой любовью к жене и ребенку, чтобы уделять много времени слухам о том, что творилось на севере, полагая при этом, что за Ратссон ему бояться особо нечего. Бесплодные пустынные холмы, широкая и глубокая река, отсутствие дорог, ведущих с севера, — все это исключало возможность того, что Ратссон окажется на пути наступающих войск, будет захвачен и разграблен мимоходом, лишь потому, что попадется под руку неприятелю, стремящемуся к чему-то более значительному. Маловероятно было также, что наступавшая на юг армия снизойдет до того, чтобы, сделав изрядный крюк, обрушиться на мелкое укрепленное поместье. Такого рода «расчистку» захваченных земель осуществляют обычно только после окончательной победы, а Хью весьма сомневался, что до такой победы когда-нибудь дойдет дело.

Тем не менее Ральфу, которому чаще, чем ему, случалось бывать в Морпете, доводилось привозить оттуда слухи о том, что Роберт, граф Глостер, изменил своей клятве верности королю Стефану. Это произошло уже после того, как шотландцы вторглись в последний раз, как обычно, стороной минуя Ратссон, и были отброшены королевской армией. Хью всю весну рассылал по округе разведывательные патрули, но не был особенно удивлен, когда все они возвращались с пустыми руками. Его раздражало, что в Морпете, куда то он, то дядя наведывались время от времени, не удавалось почерпнуть достоверной информации о шотландцах — это, впрочем, легко объяснялось тем, что де Мерли являлся наместником короля Стефана, чужаком в этих краях, а не местным бароном, поэтому у него среди людей короля Дэвида не было закадычных приятелей, которые при случае могли бы послать ему весточку о том или этом.

Наиболее убедительным признаком отсутствия реальной угрозы было для Хью то, что сэр Вальтер, даже после осады шотландцами Норема, не торопился слать в Ратссон гонцов. Основываясь на отсутствии конкретного предупреждения со стороны своего давнего покровителя, Хью и рискнул предположить, что король Дэвид не решится на вторжение до тех пор, пока Роберт Глостер не заявится в Англию и не впутает короля Стефана в серьезную заварушку на юге, в результате чего тот не сумеет снова выделить достаточно мощные силы для защиты северных графств.

Когда раненый гонец из Тревика сообщил о нападении шотландцев, Хью уже почти не сомневался, что речь идет не об обычной грабительской вылазке окаянных горцев, а о чем-то гораздо более серьезном: королю Дэвиду надоело ждать Глостера и он решился ударить по соседу, полагаясь лишь на собственные силы и на то, что король Стефан, увязший по уши в выяснении отношений с мятежными баронами, бесчинствующими на юге, обратит внимание на то, что творится на севере лишь тогда, когда предпринимать что-либо радикальное будет уже поздно. И вот теперь, когда дозорный сообщил о том, что шотландцы подступают к Хьюгу, это «почти не сомневался» превратилось в мрачную уверенность: шотландцы наступают, это их передовой отряд.

Отправив гонцов, молодой рыцарь поспешил следом к воротам замка, чтобы лично оценить обстановку. На крепостных стенах царило полное молчание, как он и приказывал: Хью предпочитал не рисковать тем, что кто-либо из расхрабрившихся слуг, ляпнув что-либо лишнее, даст знать неприятелю о плачевном состоянии обороны замка. Лишь Одард, приглядевшись к нахлынувшей из леса толпе, удивленно присвистнул и тихо сказал:

— Это не регулярная армия. Это отребье. Их там, похоже, не больше сотни. Прикажите, милорд, и я поучу их уму-разуму, навек зарекутся шастать по чужим замкам.

Если бы Одард не поспешил с этим замечанием, Хью сгоряча высказал бы нечто в том же роде — настолько живописно выглядели эти дикари в кильтах: из-под кожаных шлемов свисают длинные черные космы, разноцветные грязные и рваные плащи разлетаются крыльями при каждом резком движении, и вся эта бесовская свора суетится над сухим рвом, вытаптывая посевы, и верещит благим матом, выкрикивая некие злобные ругательства или угрозы, — Хью не знал гзллоуэйского, поэтому улавливал лишь общий их смысл. Одард своей скоропалительностью оказал ему, однако, услугу, предоставив возможность подумать, и Хью покачал головой.