— Но радость тела быстротечна, а радость духа вечна, — сказал Хью, с трудом приподнимаясь на локтях. Одрис начала уже было сожалеть, что провела эту религиозную аналогию, когда он внезапно заморгал и добавил, — но скоротечные радости могут возобновиться — и так часто, как ты того хочешь.

В этот день Одрис не взбиралась ни на скалы, ни на деревья. Возвратившись домой, она не разговаривала о соколах. Поэтому сэр Оливер решил, что его план удался. Несомненно, что узнав о намерениях Одрис, сэр Хью был шокирован и Одрис, девушка мягкая по натуре, решила лучше бросить это занятие, чем огорчать гостя. Так размышлял сэр Оливер, но он ничего не сказал Одрис — он никогда не хвалил женщину за ее послушание, потому что он твердо верил, что его не ослушаются. Но когда племянница поднялась в свою комнату, он выразил надежду, что сэр Хью продолжит совершать прогулки с ней.

К счастью, в зале царил полумрак, так как наступили сумерки, а факелы и канделябр не были зажжены, — сэр Оливер считал бесполезной тратой зажигать свечи либо факелы весенними или летними вечерами, потому что тем, кто поднимался на рассвете, пора ложиться спать с наступлением темноты. Он находил достаточно света в пламени камина, который необходимо было разжигать, потому что от толстых стен замка круглый год несло холодом. Поэтому он не видел, как покраснел Хью, и не удивился, когда тот в ответ молча ему кивнул.

Сэр Оливер никогда не нуждался в компании женщин и он не был бы в восторге, если бы кто-нибудь заставил его слушать женскую болтовню целую неделю. Одрис была самая веселая девушка, но проводить с ней каждый день целую неделю! Сэр Оливер, полный сочувствия, хлопнул Хью по плечу и, как бы извиняясь, стал рассказывать о делах, которые занимали его. Он чувствовал себя немного виноватым, но самым важным для него было то, что ему удастся отвлечь Одрис от скал до тех пор, пока каменные глыбы, ослабленные зимней слякотью, не упадут или не закрепятся крепко. Хью придется мужественно выносить скуку. Но в качестве компенсации сэр Оливер попытался развлечь его беседами об охоте и сражениях. Он всерьез думал, что подобные разговоры заинтересуют Хью.

Эдит больше всех жалела Хью. Его молчание она объясняла скрываемой болью. Ей казалось, что они поступили жестоко, заставляя его находиться в компании Одрис, но она ведь их предупреждала. А большего она сделать не могла.

Эдит наблюдала за Одрис все это утро и вечер, и ей казалось, что девушка поняла ее предупреждение. Девушка не проявляла своей веселой игривости, и ее ранний уход в свою башню был верным признаком того, что она не искала общества гостя более, чем ей позволяла вежливость.

Как ни странно, ни Хью, ни Одрис не планировали заранее, как себя вести. Они провели весь день в долине Одрис и в лесу, который покрывал невысокие горы, окружающие долину. Фрита стороной обогнула горный хребет и с лошадьми обосновалась у реки, в то время как Хью и Одрис прогуливались пешком. Иногда оба молча сидели, наблюдая за обыденными занятиями какого-нибудь мелкого зверька. Чаще всего говорили о крупных государственных делах и о своих собственных проблемах, которые были мельче государственных, но оба были вполне довольны. Они чувствовали необходимость прикасаться друг к другу и бродили, держась за руки, или сидели рядом, обняв друг друга.

Этого им было достаточно, чтобы удовлетворить желание, а дальше (они знали это) была дикая, сильная страсть, которая обогащала каждое сказанное ими слово или каждый их жест, но страсть еще не овладела ими — пока нет!

Как будут поступать и что говорить, когда вернуться в Джернейв они пока не знали. И это было то единственное, чего не касались в своих разговорах Одрис и Хью. Каждый не мог лгать сэру Оливеру по разным причинам, и оба решили молчать, считая свое молчание единственно возможным способом защиты.

Итак, Хью совсем не удивился, когда Одрис отправилась в свою башню и был благодарен ей за это. Обычно Одрис хорошо понимала чувства людей. И сейчас она, конечно, считала, что понимает Хью лучше других, потому что любит его, но на этот раз у нее не мелькнуло даже мысли о его чувствах, а было непреодолимое желание ткать. Одрис знала, что ей нужно закончить второй гобелен до того, как уедет Хью. К счастью, мягкие прикосновения иглы, прокалывающей ткань, были не слышны через толстые стены башни. Сэр Оливер и Эдит сильно бы обеспокоились, если бы услышали, что Одрис ткала далеко за полночь. Фрита наблюдала за ней и улыбалась, потому что спокойствие и радость царили на лице ее госпожи, ее дорогой госпожи, которая стала женщиной. Фрита была права: потребность стать женщиной Хью появилась у Одрис задолго до того, как она начала ткать. И она мысленно каждый день проводила со своим милым единорогом.

На следующий день Одрис решила взбираться на утесы. Страх, закравшийся в сердце Хью, вскоре был побежден. Одрис, смеясь, заверила его, что, если он не поможет ей, она сделает это сама, как только он уедет. Хью решил, что по крайней мере она будет в большей безопасности, если он подстрахует ее на канате, но наблюдать за ней, спускавшейся вниз, было невообразимым испытанием. Он был восхищен, насколько в этой юной леди могли сочетаться привлекательная внешность и сила, когда она, задрав юбки, чтобы они не мешали, уже не бледная и трепетная, а, наоборот, жизнерадостная и раскрасневшаяся от удовольствия и напряжения, ползла по поверхности остроконечной разбитой каменной глыбы. Сокол, покинувший гнездо, когда Одрис подбиралась к нему, кружил рядом, пронзительно крича и пикируя, в попытке испугать захватчика. Одрис не обращала внимания на птицу. Она опасно отклонялась в сторону, чтобы заглянуть в гнездо, затем выпрямлялась и снова карабкалась вверх.

"Ее ноги и руки должны быть крепки, как меч, " — думал Хью, и воспоминания об этих ногах, которые обхватили его, когда они соединились, нахлынули на него. Он с нетерпением ожидал ее.

Поэтому, как только Одрис спустилась вниз, они снова занялись любовью. И если Одрис и была удивлена тем, что Хью так быстро схватил ее, но тем не менее ей это не причинило страданий. Он жаждал начать, но некоторое время целовал ее золотистые кудри и губы, затем все тело, и, вспомнив, как ему было страшно, когда он впервые овладел ею, он заставил ее сесть на него.

Оба были любознательны и в любой момент готовы ласкать друг друга, поэтому любовный акт становился с каждым днем легче и впечатлял все больше, по мере того как они изучали свои тела. Но каждый вечер Одрис с особым рвением принималась ткать, и у ее опекунов не закралось и капли подозрения насчет любовных отношений между ними. Между тем Одрис по-прежнему очень хотела закончить свой гобелен, а сэр Оливер желал компенсировать каждый проведенный с Хью день, слушая, как ему казалось, женскую болтовню. Все было бы прекрасно, если бы время не летело так быстро.

Прощание было трудным и горьким. Хью знал, что не сможет выглядеть безразличным в последний вечер, поэтому он сказал сэру Оливеру, что уезжает утром, чтобы было время поговорить с Тарстеном и узнать нет ли каких-либо изменений в его планах, купить снаряжение и выяснить другие детали дела. Он сообщил, что будет ночевать в аббатстве, считая, что это лучший выход из положения, чем оставить своего хозяина в сомнениях.

Не говоря ни слова, сэр Оливер кивнул, подумав, что Хью получил все выгоды, какие мог, от женской компании. Но сэра Оливера это мало заботило, он ведь добился своей цели. Ему доложили, что скалы уже не представляют опасности.

Сэр Оливер и Эдит были слегка удивлены, узнав, что он уезжает с первыми лучами солнца, как только проснутся слуги, которые закроют за ним ворота. Они даже не заметили, что Одрис тоже исчезла из Джернейва. Был пасмурный день, собирался дождь, и они оба подумали, что девушка, как обычно, укрылась в своей комнате, потому что видели, как Фрита несла еду в башню. Но именно эти последние перед расставанием часы, Одрис и Хью решили посвятить друг другу, заранее обдумав свой план.