Хью распорядился и насчет людей: одну группу он направил косить траву на корм для лошадей в добавок к зерну, которое было припасено как раз для такого случая; другую группу — заготавливать дрова и разжигать костры; третью группу — принести воду, назначить поваров и распределить запасы. То тут, то там возникали перебранки, между слугами, которые, по их мнению, должны были заниматься только комфортом для архиепископа, и воинами, считавшими некоторые задания унизительными, особенно, если есть для этого слуги.
И напоследок, Хью пошел устанавливать свой шатер, уже когда увидел, что архиепископ преклонил колени, для чтения вечерней молитвы, пока готовится его ужин. Хью не возражал бы, если ему пришлось бы спать на открытом воздухе, подобно большинству воинов и слуг, но он почувствовал, что должен установить разницу между ним, предводителем, и слугами. Но, к его удивлению, шатер был уже установлен, и вещи аккуратно сложены в одном углу, седло, которое служило подушкой, было приготовлено, одеяла расстелены. Он совсем забыл о Мореле!
— Спасибо, — поблагодарил он.
Похоже, Морель был удивлен — ему ведь заплатили за выполнение подобных услуг. И, кроме того, он был чем-то и обеспокоен.
— Я бы начал готовить ужин, мой господин, — сказал слуга, колеблясь, — но не нашел припасов, и…
Хью покачал головой.
— Хорошо, что не начал готовить. Я забыл сказать, что ем вместе с архиепископом, — он жестом указал на шатер Тарстена. — А ты поешь вместе с людьми. Он заметил выражение облегчения на лице Мореля и засмеялся: — Я думаю, ты не очень-то хороший повар.
— Да, мой господин, это правда.
— Ну, ладно, — вздохнул Хью, все еще улыбаясь. — Никто не совершенен. Во время путешествия это не страшно и думаю, что по дороге нам встретятся постоялые дворы — это на тот случай, если мы отстанем от слуг архиепископа. Во всяком случае я готов ко всему. Помоги мне снять оружие, потом зажги эту свечу… — Хью достал одну свечу из сумы. — После этого ты свободен.
Как только Морель ушел, Хью извлек письменные принадлежности и, с трудом найдя новую ровную поверхность для письма, начал «разговор» с Одрис. Он не ожидал, что получит большое удовольствие, описывая свои ежедневные обязанности, а особенно свои мысли. Он писал Тарстену много лет и знал, что его приемный отец очень заботится о нем хочет знать все до мелочей. Но писать Одрис и Тарстену — разные вещи. Письма к Одрис были не обязанностью, а удовольствием, потому что он был уверен, что каждое письмо обрадует получателя. Так каждый вечер, пока они медленно продвигались на северо-запад, Хью продолжал писать письма.
Когда они прибыли в Роксборо, Хью начал писать о событиях государственной важности, и только несколько строчек посвящал личным «разговорам» с Одрис.
— К счастью, — объяснил он возлюбленной в своем личном письме, после того как описал встречу короля Дэвида и архиепископа Тарстена в послании, предназначенном сэру Оливеру, — я почти все время занят. А если бы был свободен и мог писать тебе столько, сколько хочется, то пришлось бы просить или покупать пергамент в каждом монастыре и в каждом городе, а затем обзавестись вторым вьючным мулом для перевозки свитков. Даже сейчас приходится выкраивать время, чтобы писать тебе, а не обдумывать, как лучше защитить дом, который король выделил нам. Но ты не беспокойся об этом. Я чувствую, — король относится с почтением и даже любовью к архиепископу, и Тарстен здесь совершенно в безопасности.
Тарстен действительно находился в безопасности: ни одна душа не осмелилась бы открыто причинить ему вред, но не все равно почитали его. Некоторые шотландцы, которые приехали с королем Дэвидом, были бедны. Их не устраивал договор, заключенный во времена правления короля Генриха, и они собирались воевать. Если Камбрия и Нортумбрия станут подвластны королю Дэвиду, то именно шотландцам будут предоставлены там лучшие земли. На худой конец они извлекут пользу от вторжения, подвергнув север разграблению. Поэтому некоторые бароны возражали против встречи архиепископа и короля, не выдвигая, однако, веских доводов. Они были уверены, что Тарстен будет им угрожать отречением от церкви. Они не боялись угроз и знали, что Дэвид, несмотря на свою глубокую веру, твердо придерживается правила: кесарю — кесарево, а Богу — богово. По мнению короля, война — исключительно мирское дело. Осуждения их позиции совершенно бесполезны — Дэвид и его бароны считали, что у них были достаточно сильные и веские основания для начала войны. Если бы архиепископ захотел приказать Дэвиду отказаться от намерения завоевать Англию и потребовал бы религиозного повиновения, то это, как были уверены шотландские бароны, только больше разозлило бы короля, и он еще больше бы склонился в сторону войны.
Но они и не были полностью уверены, что Дэвид сумеет противостоять доводам архиепископа. Хью писал с достаточной долей юмора о поспешных переговорах и о смятении среди шотландских придворных, когда Тарстен, выражая свое расположение и уважение королю, приветствовал его, призвав к терпению и пониманию. Вскоре, стало очевидно, что архиепископ добился определенного успеха. Хью понял, что может предсказывать, как будут продвигаться переговоры, независимо от того, присутствовал он там или нет. Чем сильнее Дэвид отвергал каждый довод, предотвращающий войну, тем снисходительнее и сердечнее некоторые шотландские бароны относились к Хью.
Сопротивление, оказанное доводам и рассуждениям Тарстена, не вынудило его потерять надежду и спокойствие, а каждый день переговоров отодвигал войну, давал возможность созревать урожаю на полях Англии и усиливал оборону Нортумбрии и Камбрии. Тарстен сохранял спокойствие во время всех переговоров и по поводу того, что Дэвид попал в затруднительное положение, дав клятву императрице Матильде, и, соглашаясь, что признание и коронование Стефана архиепископом Кентерберийским, бесспорно, вовлекло в грех тех, кто поддержал решение лорда Кентербери. Он выражал свои сомнения по поводу коронации Стефана, на которой сам не присутствовал, а также решил, что необходимо послать представителей к его восточному двору.
Дэвид был вежлив, но в то же время и упрям, отвергая все доводы и рассуждения Тарстена. Он утверждал, что клятва верности, данная Матильде, была не только религиозным актом. Она затрагивала его честь, и даже, если признать Стефана королем Англии, то он не совершил ошибки, так как давал обязательство лично королю Генриху и леди Матильде, а не какому-то неизвестному «правителю Англии». Архиепископ не возражал против этого, но что касалось затронутой чести короля, то, по утверждению архиепископа, может пролиться слишком много крови с обеих сторон и пострадает много невинных людей. В конце концов, когда Дэвид, испытывая давление, не мог и не хотел дать клятву, что он будет соблюдать перемирие, заключенное с королем Стефаном, то архиепископ сам поднял вопрос о чести.
Сначала Тарстен напомнил Дэвиду, что король Стефан поступил благородно по отношению к нему, в то время, как он мог бы преследовать его со своей большой армией и опустошить всю Шотландию. Дэвид готов был признать, что Стефан имел право сдать ему Донкастер и Каршел только как король Англии. Поэтому, Дэвид и получил крепости от Стефана только после подписания перемирия. Если он теперь так обеспокоен, что его честь будет запятнана подписанием перемирия, то не вернет ли крепости назад? — Стефан поверил королю Дэвиду, — отметил Тарстен. — А не был ли Дэвид дядей его жены и кровно связан с ним. Поступает ли он честно, оскорбляя доверие Стефана? Что более позорно для Дэвида: обуздать свою приверженность к делу Матильды или нарушить договор, заключенный чистосердечно и напасть на английское королевство, в тот момент, когда его защитник находится в Нормандии?
Впервые за эти две недели переговоров Дэвид был расстроен и по-настоящему несчастен. На следующий день король созвал баронов на совет, который был бурным и резким, а эмоции не позволяли прийти к какому-либо соглашению. Споры продолжались в пивных и после того, как было принято решение. Так что Хью, сидя в укромном углу, знал все новости задолго до того, как они были официально доложены архиепископу Тарстену. Этой весной король Дэвид не будет наступать. Он будет сохранять перемирие и его сможет нарушить, не боясь за свою честь, как только Стефан возвратится в Англию.
