Мысленно Гойя произнес нечто чрезвычайно непристойное, вслух же сказал:

— Да, ваше превосходительство, философствовать можно только с немногими женщинами.

Теперь уже дон Мануэль заговорил совершенно откровенно.

— А что если бы нам весело и разумно провести вместе вечер, — предложил он дону Франсиско, — вы, очаровательная вьюдита и еще несколько друзей, с которыми можно приятно поужинать, выпить, поболтать и попеть? Если я не ошибаюсь, донья Лусия тоже знакома с вьюдитой. Но только в том случае, если и вы примете участие в такой вечеринке, дорогой дон Франсиско.

Сделка была совершенно ясна: дон Мануэль готов вести переговоры о Ховельяносе, если Гойя готов вести переговоры о вьюдите. Мысленно Франсиско видел Пепу: вот она сидит перед ним, ленивая, пышная и чувственная, и смотрит ему в лицо своими зелеными, широко расставленными глазами. Только теперь мог бы он верно изобразить ее, скажем, в тяжелом зеленоватом платье с кружевами, оно как раз подошло бы для ее новой серебристо-серой гаммы. Тот портрет, что он сделал для адмирала Масарредо, тоже не плох: тогда он был очень влюблен в Пепу и вложил свое чувство в портрет. Забавно, что он сам этим удачным портретом пробудил аппетит дона Мануэля. Теперь он совершенно отчетливо видел Пепу такой, какой она действительно была, и какой он должен был бы ее написать, и какой, возможно, еще напишет. И хотя Франсиско собирался еще несколько раз переспать с ней, все же в эту минуту он прощался со своей подругой Пепой Тудо.

— Сеньора Хосефа Тудо, — сказал он официальным тоном, — несомненно, почтет для себя за честь и удовольствие познакомиться с вами, ваше превосходительство.

Вскоре затем появился красноногий лакей и доложил:

— Дама ждет уже десять минут, ваше превосходительство.

Невозмутимое, почтительно сдержанное лицо слуги говорило, кто эта дама: королева.

— Жаль, — вздохнул дон Мануэль, — надо кончать.

Со смятением в душе шел Гойя домой. Никогда не считался он с женщинами и легко бросал их ради карьеры. Но никто еще не осмелился обратиться к нему с таким дерзким предложением, и если бы не Ховельянос, он ни за что не согласился бы уважить такую просьбу.

В мастерской Гойя застал Агустина. И этот кисляй, который вечно выжидательно смотрит на него, тоже приложил руку, помог втравить его, Франсиско, в неприятную сделку. Гойя достал наброски, которые делал с дона Мануэля, и снова взялся за карандаш; с мясистого лица герцога исчезло добродушие, исчезла одухотворенность, оно становилось все более похотливым, все более свиноподобным. Гойя разорвал набросок, насыпал на стол песок, стал рисовать на песке: ненасытную, затаенно лицемерную Лусию с лицом злобной кошки, хитрого, колючего Мигеля с лицом лисицы. Недовольно сопя, стер он наброски.

Прусский посол, герр фон Роде, доносил в Потсдам о доне Мануэле Годой герцоге Алькудиа:

«Он встает рано и с утра отдает приказания своим шталмейстерам и другим слугам на весь день и на ближайшее время. В восемь отправляется в манеж своего загородного дома; каждое утро в девять часов принимает там королеву, с которой совершает верховую прогулку. Герцог прекрасный наездник. Там они остаются до одиннадцати. Если король успел возвратиться с охоты, он присоединяется к ним. К этому времени герцога уже ожидает множество людей, у которых к нему самые разнообразные дела. За четверть часа он отпускает всех. Затем начинается его официальный туалет, обычно при этом присутствует с десяток благородных дам, и лучшие музыканты дают концерт. В час дня дон Мануэль отправляется в королевский дворец. Там ему отведена особая квартира — столовая, кабинет, спальня. В качестве камергера он присутствует на официальном обеде короля. После обеда удаляется в свои личные апартаменты, которые расположены внизу, непосредственно под покоями королевы. По-настоящему дон Мануэль кушает уже у себя, в присутствии королевы, которая спускается к нему по потайной лестнице, а король тем временем опять развлекается охотой. При этих встречах донья Мария-Луиза и дон Мануэль договариваются о мерах, которые они затем предлагают королю.

Около семи часов вечера дон Мануэль отправляется с докладом к королю. В восемь он снова удаляется к себе домой, где его уже ждет от тридцати до сорока просительниц всех званий и состояний. Разбор их прошений отнимает у него больше двух часов. К десяти он обычно приглашает своих советчиков, и тогда начинается настоящая работа, на которую у него отведено всего два часа, да и то в ночное время. Однако он стремится разрешать все текущие дела быстро и без задержки. На письма, не требующие особых раздумий, он почти всегда отвечает в тот же день. Ум у него быстрый и точный: правда, долго заниматься делами он не любит, но меткость суждения исправляет зло, могущее возникнуть из-за краткости времени, отведенного на работу.

В общем, несмотря на молодость, он неплохо справляется со своими тяжелыми обязанностями, и было бы очень хорошо, если бы во всех государствах Европы ответственнейшие посты занимали такие люди».

Вечер, на котором должна была произойти встреча дона Мануэля с вьюдитой, устраивала донья Лусия Бермудес.

У сеньора Бермудеса был большой и поместительный дом, сверху донизу набитый произведениями искусства. На стенах сплошным ковром висело великое множество картин — старых и новых, больших и маленьких — вплотную одна к другой.

Донья Лусия принимала гостей, сидя, по староиспанскому обычаю, на возвышении под высоким балдахином. Она была вся в черном, глаза ее загадочно блестели из-под высокого гребня, венчавшего грациозную, как у ящерицы, головку. Итак, она сидела изящная и церемонная и в то же время возбужденная и озорная, радуясь предстоящему.

Дон Мануэль пришел рано. Он был одет очень тщательно, элегантно, без излишнего щегольства. Он не надел парика и даже не напудрил свои золотистые волосы. Из многочисленных орденов его грудь украшал только орден Золотого руна. На широком лице не осталось и следа пресыщенности. Дон Мануэль старался поддерживать светский разговор с хозяйкой дома, но был рассеян — он ждал.

Аббат стоял перед портретом доньи Лусии, написанным Гойей. Сначала Мигель хотел отвести этой картине особое место, но затем решил, что она только выиграет от соседства с другими первоклассными произведениями. Итак, портрет висел среди других картин, украшавших стены. Дон Дьего почувствовал, что дольше стоять перед ним молча неудобно. Не скупясь на похвалы, пересыпая свою речь латинскими и французскими цитатами, начал он превозносить своеобразие этого превосходного произведения, и слова его звучали как объяснение в любви донье Лусии. С противоречивым чувством слушал дон Мигель хвалы живой и нарисованной Лусии; при этом он не мог не признать, что дон Дьего расхваливает картину и ее новую живописную гамму, пожалуй, еще с большим знанием дела, чем он сам.