— Поймешь… когда-нибудь… надеюсь.

Он подплыл ближе к Барбаре и взял ее за руку. Та была холодной, словно лед.

— Смотри. Не говори ничего, просто внимательно смотри, девочка. Быть человеком, это порой, пусть редко, но все же означает держать кого-то за руку, когда он уходит. Чтобы он не уходил в одиночестве. Запомнишь? Расскажи об этом остальным. Покажи им. Когда Беа подрастет, расскажи ей о Ямаде, но еще и о Пэм Якобсон, которая рискнула всем, чтобы попросить у меня помощи для твоей матери. Ты об этом не знала, верно? Камеры тогда были отключены. Расскажи ей о парнях из спасательного подразделения, которые станут рисковать жизнью, чтобы вытянуть спасательные капсулы с низких орбит или вытащить людей из разбитых остатков станции. Уверяю тебя, что именно так оно и будет. Несмотря на то что все еще даже не начиналось…

Он почувствовал, как пульс под его пальцами замирает. Почти в тот же момент замигал и погас свет.

Он держал Барби за руку еще долго после того, как на мониторе выровнялись все линии, и не переставал думать о девочке с острова.

Летя в темной коробке, крутящейся в пустоте, Шэн сочувствовал ей.

«Апокрифы Лема» Тукагавы, Крупского и Орвитца (Dan Tukagawa, J. B. Krupsky, Aaron Orvitz. «Apokryfy Lema»/tłum. Barbara Pólnik//Kraków: «Wydawnictwo Literackie», 2071), вопреки шумным заверениям издателя, не представляют собой «первый комплексный анализ посмертного творчества Станислава Лема». В то же время читатель получает довольно захватывающее повествование о тянущейся несколько лет литературно-судебно-информационной войне между пост-Лемом гейдельбергским, пост-Лемом краковско-венским и пост-Лемом японским. Не интересовавшийся до сих пор апокрифологией будет плавно введен в эту область литературоведения, а не знакомому с произведениями Станислава Лема in homine господа ТКО разъяснят все, по возможности, безболезненно.

«Апокрифы» — второй том в серии, подготовленной издательством к 150-летию со дня рождения Станислава Лема. В польском издании они были снабжены кратким послесловием авторства апокрифа Ежи Яжембского, созданного в Ягеллонском университете, v.4.102.17.

В переводе с греческого «апокрифос» значит и «то, что спрятано», и «то, что подделано». Однако апокрифология XXI века не занимается ни фальсифицированными, ни слишком поздно открытыми текстами. Лишь творчеством апокрифов умерших писателей, то есть литературой, созданной ПОДДЕЛАННЫМИ РАЗУМАМИ. Будем точны: так утверждают академики, упорно придерживающиеся традиционных классификаций. Защитники же эмуляционной апокрифистики не говорят о подделках — исключительно о «реконструированных оригиналах».

Поэтому три первых раздела «Апокрифов Лема» авторы посвятили анализу вышеизложенных проблем, взяв в качестве примера три разных метода лемосозидания.

Итак: Станислав Лем post hominem, рожденный в 2048 году в Математическом центре Университета Рупрехта-Карла в Гейдельберге (МАТЦГ), представляет собой результат классического функционирования самообучающейся нейронной сети, реализованной в машинах МАТЦГ. Важно не то, какой точный алгоритм выполняет машина (современные сети никаких алгоритмов, в понимании прошлого века, не выполняют, как и биологический мозг человека), а какие результаты она дает на выходе. Если они достаточно хорошо совпадают с контрольными данными, то и процессы, происходящие внутри «черного ящика», должны быть относительно содержательных (семантических) функций тождественны с процессами оригинала. В случае гейдельбергского пост-Лема питательная среда (input) самообучающейся сети представляла собой исторические данные об условиях жизни Станислава Лема in homine, его учебе и в целом о влияющих на него факторах. Контрольными данными были написанные им в то время тексты. Апокрифологи-программисты МАТЦГ признали своего пост-Лема стопроцентно настроенным, когда он сгенерировал «Фиаско» — более лемовское, чем изданное в 1987 году, и отличающееся от того лишь мелочами, которые «в действительности» вносили в текст Лема редакторы и корректоры.

В свою очередь, Станислав Лем post hominem, рожденный усилиями коллективов доктора Вильчека и доктора Вейсс-Фехлер в 2052 году, возник по методу «снизу», «отталкиваясь от материи»: во-первых, из математически имитированной белковой реконструкции на основе оригинального ДНК Лема; во-вторых, из результатов сканирования мозга, которые сохранились после исследований, которые Лем проходил при жизни, особенно во время эмиграции в Берлине; в-третьих, из неврологической интерполяции увековеченного на киносъемках поведения и самой телесной конституции писателя. Достоверность краковско-венского апокрифа тестировалась именно последними из этих записей: приводимый в движение в виртуальной среде своего краковского дома апокриф говорит то же самое, так же и с такой же жестикуляцией, что и живой оригинал.

Точную дату рождения японского апокрифа Станислава Лема назвать нельзя. Проект, часть которого он составляет, ЕВРОПА-1900, был основан в 2044 году. Когда его внутренние часы дошли до дня и часа прихода в мир в имитируемом Львове имитированного сына имитированного Самуэля Лема и имитированной Сабины Волльнер — это тайна лаборатории концерна «Кацушима Индастриз» и университета Чукио в Аичи, в чьи секреты троица ТКО не проникла. Впрочем, ЕВРОПА-1900 испытала множество доработок и модификаций, программы патчили и тестировали в закрытых бета-версиях — апокриф Лема там мог, как миллионная часть огромной имитации, многократно возвращаться к «дорожденному» состоянию и рождаться заново, даже существовать и не существовать параллельно в соседних кластерах, а также «существовать импульсно», синусоидально. Не менее брутально начинали информатики, работающие над гейдельбергским и краковско-венским пост-Лемами. Японцев, однако, отличает масштаб проекта, в котором по течению и против течения времени они маневрируют целым континентом с десятками миллионов его жителей, начиная от украинского пастуха и заканчивая императором Францем Иосифом. Наверное, не должно удивлять, что именно дети Ниппона со своей «культурой имитации» отважились на акт ультимативной апокрифистики. Станислав Лем не был в нем, по меньшей мере, выделен особым образом: имитация охватила его, потому что охватила всех. А тестом «истинности» японского пост-Лема является не один конкретный тест, приготовленный специально для этого апокрифа, а историческая точность всей рассеянной в имитации массы ЕВРОПА-1900. В чем нас убедила теория хаоса, ибо в столь сложных системах нелинейных процессов даже небольшое отклонение одного параметра на входе провоцирует гигантские различия на выходе, поэтому в кацушимовской имитации Тадеуш Мазовецкий, теряющий сознание перед кинокамерами в Сейме, и Адам Малыш, прыгающий с трамплина дальше всех, свидетельствуют о лемоподобии их пост-Лема точно так же, как написанные им книги.

Многочисленных критических работ дождался гейдельбергский пост-Лем. ТКО подчеркивают, что именно этот информационный проект с самого начала предназначался для литературных исследований. Как только в МАТЦГ откалибровали пост-Лема до идеального соответствия оригиналу, появилось искушение «вытягивать» из апокрифа писателя новые произведения. Тут возникло первое препятствие. Как Лем in homine описал это в «Истории бит-литературы», не любое творчество удастся успешно экстраполировать за рамки содержания, уже реализованного творцом. Некоторые авторы уходят из этого мира, прежде чем высказали все, что хотели сказать; некоторые же в своем творчестве сперва «закрываются», а потом им остается саморазмножаться или молчать. Лем молчал. Такой парадокс встал перед апокрифологами из Гейдельберга: чем более их пост-Лем будет верен оригиналу, тем меньше вероятность, что он напишет что-либо существенно новое.