Теперь езда требовала внимания — приходилось объезжать торчащие из пыли камни и возникшие из-за тысячелетней эрозии микрократеры. Щербатое кольцо Сэмпсона постепенно росло, пока не заслонило четверть неба, а позади него, вдали медленно рос иззубренный гребень крутого утеса. Въехав в тень кратера, Глеб опустил на глаза темное стекло и включил фары, но толку от этого почти не было — настолько его ослепили пылающие скалы. Он еще замедлил ход, двигаясь почти вслепую, а когда в наушниках раздался сигнал тревоги, вдавил тормоз до конца. Вездеход с заблокированными колесами проскользил еще несколько метров, подняв облако пыли.

Тревогу подавал не скафандр и не вездеход — все лампочки светились зеленым. Это был басистый сигнал внешней тревоги. Штурман прищурился и огляделся вокруг.

В нескольких десятках метров, за границей света, торчал алюминиевый шест, воткнутый в похожее на гребень скалистое ребро кратера. На высоте двух метров бросалась в глаза квадратная табличка с желтым «листком клевера» и надписью «ЗАРАЖЕННАЯ ЗОНА» на шести языках. Выше чернели крылья солнечных батарей и ящик передатчика. Следы первого вездехода взбегали на ребро и исчезали.

Глеб осторожно подъехал под склон ребра и, остановившись, поднял монокуляр. Брошенный вездеход стоял в трехстах метрах, перед очередной каменной стеной. Девушки не было видно. Он медленно подвел свой вездеход ближе. На полпути в воротнике вспыхнула предупреждающая лампочка, в наушниках затрещало. Радиоактивное излучение.

И тут он вспомнил, что произошло здесь несколько лет назад. Тогда он летал на юпитерианской трассе, и, когда вернулся, дело уже утихло — о нем он узнал из коротких газетных заметок и сплетен, которые рассказывали друг другу за пивом. У американцев здесь была база и маленький космодром, где они испытывали автоматические — полностью автоматические — корабли. Человек не выдержит двухсоткратной или тысячекратной перегрузки, зато на это способен соответствующим образом сконструированный электронный мозг. Первые попытки запуска автоматических автономных зондов выглядели многообещающе, говорили о планах отправки автоматического зонда к Проксиме, который должен был вернуться через двадцать лет. И тут произошла катастрофа.

Комиссия ООН не смогла точно установить, что стало причиной взрыва. Ядерщики клялись, что реактор в экспериментальных ракетах не может взорваться при любых обстоятельствах и при любых повреждениях; самое большее — молниеносно выгорит, превратившись в радиоактивный шлак. На вывод, что с силой в десять килотонн взорвалось нечто иное, никто публично не решился — все-таки Соединенные Штаты являлись постоянным членом Совета Безопасности. Территорию огородили и закрыли, отчет комиссии отправили в архив, и на этом все закончилось.

Вспоминая это, Глеб доехал до конца уходящего в каменистую поверхность скального гребня и остановился в тени большого валуна. Датчик затрещал громче. Глеб поднял монокуляр. Первыми в поле зрения появились руины базы — стальной пузырь, прожженный навылет и вбитый в каменную стену, превратившуюся на площади в несколько гектаров в стеклоподобную массу. Ниже виднелась треснувшая от теплового удара плита космодрома, какие-то оплавленные, изуродованные от жара формы, бочки, расплавившийся вездеход, рядом останки какого-то аппарата на гусеницах. Чуть ближе — оплавленный обелиск маленького корабля. С этой стороны еще можно было разобрать остатки названия. Глеб прочитал по буквам: …−М−…Л−Ь−Ч−…К. Ударной волны здесь не было, и то, что не испарилось, осталось на своих местах, выжженное атомным пламенем.

Мяукнуло радио — автомат поймал несущую волну.

— Не прячьтесь, господин Ширков, я вас не укушу.

Голос принадлежал Джульетте. Глеб быстро обвел монокуляром ослепительно сверкающую равнину. Мелькнуло что-то черное — лежащий скафандр, в опущенном забрале отражалось солнце. Лежащий? Что случилось? Он длинным прыжком метнулся в ту сторону — может, успеет до разгерметизации? И тут он увидел ее. Медленным, почти земным шагом она шла по потрескавшейся плите, держа в руке цветы.

Из горла у Глеба вырвался невольный крик — вид женщины, идущей без какой-либо защиты по серо-белому лунному бетону, казался совершенно неуместным. Опустившись на поверхность, он прыгнул еще раз, отчаянно размышляя, что делать, когда она упадет, и из ее глаз и рта пойдет кровавая пена. Кислородный баллон? Но как? Не может же он разгерметизировать собственный скафандр — это смерть! Может, в этой модели есть какой-то отвод от системы жизнеобеспечения? Нет времени проверять, думай! Реактивного ранца у него не было, и он летел по медленной параболе, беспомощно размахивая руками и ногами.

— Что вы делаете?!

— Хочу кое с кем попрощаться.

И тут он все понял. Фрагменты мозаики встали на свои места.

— Ваш отец?

— Вы смотрите на его могилу.

Коснувшись поверхности, он прыгнул снова. Под воротником запульсировал красный огонек дозиметра. Радио трещало.

— Но как?

— Знаете, как создают разумные сущности методом генетического программирования? Математически задается первоначальная сеть связей, математический зародыш, потом его развивают по определенным правилам, превращают в материю, затем достраивают остальное… участки электромозга, глубокое программирование, впечатывание структуры личности, наконец испытания на симуляторах и в реальности. Зародыши тех, кто прошел тесты, рекомбинируют, подвергают математическим мутациям, и цикл повторяется. Я — прямой потомок Первого автономного, только при импринтинге и программировании был сделан больший упор на послушание.

Глеб не знал, что ответить. Еще прыжок, за ним следующий — и он почти поравнялся с ней. Дозиметр запищал. Джульетта присела над длинной серой тенью, вплавленной в остекленевший бетон. Еще прыжок — и он оказался рядом. Она положила цветы и подняла голову.

— Он просто хотел уйти отсюда. Луна достаточно велика, но этого нельзя было допустить.

Дозиметр выл. Глеб откашлялся.

— Пойдемте отсюда, здесь двести сорок рентген в час. Вредно… — Он в замешательстве замолчал.

Она наклонила голову и посмотрела ему в глаза.

— Для меня тоже.

Он протянул ей руку, но она покачала головой.

— Идите, я останусь здесь.

— Зачем?!

— Есть много вещей, для которых может сгодиться послушная кукла с телом красивой женщины. Им это удалось — я не могу открыто взбунтоваться. Меня следовало назвать Галатеей, но моим Пигмалионам не хватило воображения.

— Вы можете перейти к нам, у нас наверняка…

— Ваша сторона захочет узнать, как меня создали. Я могу об этом рассказать, но мне все равно не поверят, станут проверять, все больше меня разрушая. В конце концов меня полностью уничтожат — речь ведь не идет о благе отдельной личности. Особенно такой, как я. Уходите. Не хочу стать причиной чьей-то смерти. Прошу вас. Идите.

Вой дозиметра сменился оглушительной, пульсирующей сиреной. Еще пятнадцать минут — и она смолкнет: предупреждать будет незачем. Глеб повернулся и прыгнул — раз, второй, третий, четвертый, пятый, пока не добрался до своего вездехода. Обернувшись, он нашел монокуляром девушку. В треске радио взвыла и смолкла несущая волна. Упав на сиденье водителя, он с ходу включил задний ход, развернулся, вздымая колесами беззвучные лавины мелких камешков, но его словно не существовало — тело само совершало все необходимые движения. Ибо и когда он съезжал с плато, и когда выезжал на дорогу, когда вошел на базу и включился автоматический сигнал радиационной опасности, когда его везли в лазарет, и потом, когда он лежал на больничной койке с капельницей — все это время перед его глазами стоял черно-белый силуэт, медленно падающий в лунную пыль среди руин неудавшегося эксперимента.