Его уверенность относительно сценария происшествий на «Альбатросе», которую он чувствовал минуту назад, была поколеблена.

— Возвращаемся? — Это был Янссен.

— Мы можем попытаться разрезать люк, — предложил кто-то из нелюдей.

— У нас не слишком много времени. Если оно вообще осталось, — сказал Саннэ, а потом проверил лазер.

Ларсен почти ощущал тяжелые взгляды, которые на него бросали. Нечеловеческие взгляды.

— И что дальше? Обменяв нас, вы получите «Коперник». А дальше? Полетите к звездам? Создадите там колонию? Может, до обмена и не дойдет? Вы принимали это во внимание? Будь у вас несколько десятков заложников, тогда возможно, но так… — Вопросы Первого, испугавшие и его самого, повисли в пустоте вакуума. — Вы ведь не боитесь смерти, верно?

— Ты ошибаешься. Никто из нас не желает… уйти. Всякое существование лучше небытия. Урнаут тоже хотел… жить, — Бланко сделал ударение на последнем слове. — Там, по другую сторону люка, он мог оставить и мертвых. Мог быть последним из живых. А может, он убегал от кого-то? От людей, которые поняли, что он — не человек?

Он перевернул труп — это вообще правильное для него название? — Урнаута так, чтобы они увидели его спину. Дыра от лазерного удара пугающе зияла, обнажая металлический стержень, притворявшийся хребтом. Бланко взглянул на Ларсена. Командор не мог расшифровать, что значит мина ангела. Была это печаль, отвращение или обвинение? Наверное, всего понемногу. Но был ли Бланко прав? Урнаут пытался спастись не столько от излучения, сколько от людей?

— Собственно, затем и стоило раздобыть записи, — перебил его Ларсен. — Они могут очистить нестроевиков, если все было не так, как кажется МНЕ.

Он понимал: в том, что говорит Бланко, смысла больше, чем в его гипотезе — Урнаут, нестроевик, хотел спастись и обрек остальных на смерть.

— Он был единственным нестроевиком в этом экипаже и обладал достаточной рассудительностью, чтобы не бунтовать… В одиночку против восьми человек? — Бланко не спускал глаз с останков Урнаута, словно ожидал, что тот встанет и подтвердит его слова. — А рубка, главный компьютер и проклятущие ленты уже не существуют, я тебе говорил.

Ларсен хотел присмотреться к телу андроида, но нестроевики сомкнули ряды, заслонив ему вид.

— Понадобится дознание. Речь о том, подвела система, предупреждающая о метеоритах, или ее специально повредили. Это важно для безопасности звездоплавания.

Он замолчал, встретившись глазами с дырой лазерного ствола в руках Саннэ.

— Ты этого не сделаешь, — проговорил неуверенно Первый нестроевику. — У тебя есть встроенный ингибитор…

— …который не определяет наше поведение, — прервал его Бланко. — Он только увеличивает его правдоподобие. Не все можно взять в узду программирования. Ты бы должен это знать.

Нестроевик дотронулся перчаткой до стекла шлема Урнаута, словно хотел закрыть ему веки.

В глазах Саннэ, которые Первый видел теперь сквозь пангласитовое стекло, не было никаких чувств, не было… жизни. Их расцветил блеск, но это просто шлем отразил вспышку лазерного выстрела. Ларсен умер бесконечно удивленный тем, что не станет предметом торга за «Коперник». И что ингибиторы вправду не дают гарантий, когда речь идет об элиминировании агрессивного поведения нестроевиков.

Позволь они ему жить еще с минуту, услышал бы в наушниках обеспокоенный голос Омута:

— «Баллистический-восемь» уже близко. У них на борту спасательная группа. Возвращайтесь.

И, скорее всего, испугался бы ответа Бланко:

— Возвращаемся. Нужно прибраться.

Омут на борту «Порыва» оглянулся. Марвайк начинал приходить в себя. Их взгляды встретились.

Марвайк прикидывал, как освободиться из объятий ремней. Валлаверди наверняка думал о том же. Радиотелеграфист вспомнил все, что случилось в рубке перед тем, как они потеряли сознание. Корабль отправился на помощь «Альбатросу», передававшему SOS. Вопреки приказам капитана Ларсена, который, опасаясь за реактор «Порыва», воспротивился такому действию. И он, конечно, был прав: в ближайших секторах находились корабли, лучше приспособленные к ведению спасательных работ. Но теперь они рядом с «Альбатросом». Зачем Бланко, Саннэ, Янссен и Омут это сделали?

— Йосип, — спросил он у Омута. — Что тут происходит?

— Почему мы обездвижены? — добавил Второй.

Омут, с одним наушником у уха, тоже сцепленный в объятия со своим креслом, смотрел на них пустыми глазами.

— Исусе сладчайший… — прошептал Марвайк. — Они пошли на «Альбатрос»… — кивнул, осмотревшись в рубке.

Хотел вытянуть хоть что-нибудь из коллеги, да что там — друга по «Трансгалактике», но слова замерли у него на губах, когда он взглянул на главный экран.

— Выходят, — крикнул Валленверди. — Один, второй, третий…

Три фигуры плыли от корпуса «Альбатроса». Кого-то не хватало, но Марвайк верил, что через миг и четвертая фигура присоединится к остальным. Валлаверди же при виде белых комбинезонов на фоне тьмы ощутил иррациональный страх. Испуг огладил его внутренности ледяным языком. Марвайк внимательно вглядывался в висящие в пустоте фигуры. С каждой секундой он понимал, что с ними что-то не так. Наконец понял, что его беспокоило. Взглянул на Второго, но тот на экран не смотрел.

Связь снова вернулась, и Омут ухватил микрофон. Открыл рот, но тут Вселенная вздрогнула. Тушу «Альбатроса» разорвал взрыв реактора. Они долго сидели, окруженные небывалой тишиной. Троица, покинувшая корабль, не имела ни единого шанса выжить. Омут вручную запустил реактор «Порыва». Тяжесть вернулась, корабль начал медленно покидать район катастрофы. Минутой позже Омут бросил наушник на пульт, взглянул на Марвайка и Валлаверди теми же пустыми глазами, затем покинул мостик.

Радиотелеграфист и Второй не сразу заметили, что пояса в креслах ослабли. Когда Марвайк сообразил, бросился к передатчику, но задеревеневшие ноги не держали тело. Когда встал, заметил, что лицо Второго бледно, а взгляд устремлен на один из боковых мониторов. Омут в мундире «Трансгалактики», в каком он выскочил мигом ранее из рубки, теперь стоял перед люком третьей, предпоследней изоляционной переборки двигательного отсека и методично вбивал код доступа на стенной панели. Следующий люк, ведший непосредственно к реактору, был — согласно тому, что показывал главный компьютер, — зацементирован. Как видно, пока они со Вторым оставались без сознания, дело дошло до какой-то неопасной протечки, с которой управились автоматы. Но даже вход в помещение рядом с реакторным залом было сродни самоубийству! Только автоматы могли туда входить, а после и они часто заканчивали свою службу.

Омут развернулся к глазу камеры, но его взгляд был наполнен пустотой.

Марвайк уже не глядел ни на монитор, ни на Валлаверди. Едва восстановилось кровообращение в ногах, он добрался до передатчика. Отложил на потом просмотр лент с записями происходившего в рубке — сейчас есть более важные вещи. Компьютер давал знать, что протекание реактора снова угрожает безопасности, а еще у них могла быть повреждена антенна. И все же Марвайк натянул наушники и сел в кресло, сохранявшее тепло Омута. Стал передавать сообщение ко всем в секторе и к «Луне Главной».

«В реакторе «Альбатроса» произошла неуправляемая цепная реакция стоп у меня потери в людях стоп облученные стоп прошу врачей стоп передатчик поврежден взрывом стоп течь в реакторе стоп готов к отстрелу реактора если не остановлю течь стоп».

Он колебался, набирая «облученные», поскольку Омут наверняка был мертв, но сообщение ушло в пространство. Хотя он не желал пока об этом думать, прикидывал, как будет выглядеть полный рапорт происшествий на «Порыве». Потом вместе со Вторым они снова глядели в янтарно-бело-коричневое радиоактивное облако с температурой в 1200 градусов Цельсия, висевшее на экране в том месте, где минуты назад был «Альбатрос». Они размышляли над смыслом порыва, из-за которого Ларсен, Бланко, Янссен и Саннэ отправились спасать тамошний экипаж. Ведь можно было подождать «Баллистического», приспособленного для спасательных акций. «И все же, — подумал Марвайк, — их вело некое чувство человеческой солидарности…»