Я посмотрел ему в глаза. Он был в сознании и не бредил.

— Ничего не говори, — повторил я.

На этот раз он меня послушал, а может, просто лишился сил. Он закрыл глаза.

Я постоял еще несколько минут, вслушиваясь в размеренные звуки больничной аппаратуры, потом вышел.

То был последний раз, когда я видел Барроу.

Я откашлялся, давая ей понять, что пришел. Она шевельнулась: изменила положение рук и слегка повернула голову — больше ничего. Но этого хватило, чтобы я почти физически почувствовал словно удар — исходящую от нее силу.

Эту силу я хорошо знал. Она много лет ассоциировалась у меня с Шумой, как нечто неопределенное, приковывающее внимание и подчиняющее своей воле, нечто неуловимое и не поддающееся описанию словами…

Улыбка, отражение солнца в карих глазах, чуть опущенные веки…

До сих пор мне удавалось противостоять ее силе, но я никогда не ощущал ее так, как сейчас, в темной комнате снятого домика, едва видя силуэт Шумы и замечая ее движения. Она словно зарядилась мощной энергией, будто…

Да, вполне возможно. Лицо, повернутое к окну, небу и движущейся по нему далеко в тишине холодного космоса эскадре белых продолговатых кораблей…

…будто началось то, что предсказывал Барроу.

Я напряг мышцы на ноге, ощутив холодную кожу кобуры.

— Почему ты сидишь в темноте? — с притворным спокойствием спросил я. Подойдя к окну, задернул занавески и лишь затем щелкнул выключателем.

Что-то в ее глазах меня поразило.

Я утратил иллюзию чувства безопасности, которую мгновением ранее мне давал прилегающий к лодыжке пистолет. «Слишком поздно», — подумал я. Это следовало делать раньше…

Пистолет, нацеленный в голову с каштановыми локонами.

…теперь было слишком поздно.

Она вскочила с дивана.

— Я принес поесть.

— Что с мальчиками?

— Ты не голодна?

— Что с моими сыновьями?!

— В новостях ничего не было.

Она несколько мгновений переваривала услышанное.

— Ты связывался с кем-нибудь из центра?

Я покачал головой.

— В таком случае нужно туда вернуться, — решительно заявила она и направилась к двери.

— Шума, это нелучшая идея. Там небезопасно. Ты же слышала выстрелы.

Она остановилась.

— Я ничего не слышала. О выстрелах я знаю только от тебя.

— Тогда почему ты была уже на ногах?

— Потому что чуть раньше зазвонил будильник. Я всегда встаю в это время.

Я вздохнул.

— Ладно, выстрелов ты не слышала, но их слышал я. Там в самом деле что-то случилось.

— Много часов назад. Теперь наверняка все под контролем. Нужно туда ехать, — она снова направилась к выходу.

— Я никуда не поеду.

Не мог же я рассказать ей все — об обрывках разговора в коридоре; о том, что сигнал такой же, как восемнадцать лет назад, но теперь… теперь их намного больше. Я не мог ей об этом сказать, по крайней мере пока не решу, что это значит для меня. Для меня и для Шумы.

Она окинула меня долгим взглядом. Я выдержал его, не отвернулся.

— Что ж, сама справлюсь. Дай мне ключи от машины.

— Ты не умеешь водить.

— Ты прав, машина мне ни к чему. Пойду в полицию, они меня отвезут. Наконец-то воспользуюсь тем, что все знают меня в лицо.

Она нажала на ручку, но дверь не открылась.

Я дал ей шанс только один раз — лишь утром я не повернул ключ в замке.

Шума посмотрела на меня, и удивление на ее лице постепенно сменилось пониманием. Она сгорбилась, блеск в глазах погас, и вся ее мощь, вся странная сила, исходившая от нее мгновение назад, которая все эти годы…

Улыбка, отражение солнца в карих глазах, прищуренные веки…

…все эти годы медленно, словно капля, точащая камень, пробивала дыру в моем сердце, внезапно исчезла. Опустив плечи, Шума снова села на диван и закрыла лицо руками.

— Не драматизируй, все делается ради твоей безопасности.

Она не ответила.

— Помнишь, как было здорово той ночью, когда мы выбрались на озеро? И снова может быть так же. Ты тогда сказала, что могла бы остаться там навсегда. Если хочешь, можем поискать какой-нибудь пруд в окрестностях и съездить на ночную прогулку.

Шума отняла руки от лица.

— Ты, вообще, о чем?

— О нашей ночной поездке на озеро.

Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами.

— Такого никогда не было. Ты что-то путаешь. Может, тебе приснилось?

Я смотрел в ее полные искреннего замешательства глаза, в которых чувствовался неподдельный страх…

Карие.

…и вдруг усомнился в том, как все было на самом деле. Тот сон снился мне много раз, ночь за ночью: ее мокрые волосы и лицо, подставленное свету, отраженному от лунного диска… Может, это с самого начала был лишь сон?

Я не сводил глаз с лица Шумы, но внезапно передо мной вместо ее карих глаз возникли окруженные сеточкой морщин глаза Мэнди Барроу.

— Как Джон мог так со мной поступить! — Слова быстро вылетали из ее рта, и дыхание на пронизывающем морозе превращалось в голубоватый туман. — Как он мог привезти ее в наш дом?! Неужели он не видел, кто она? Хитрая, коварная сука!

Если Шума знает о кораблях, и если их появление — часть плана, некой миссии, начавшейся в момент ее высадки на Землю, она не допустит, чтобы усилия последних восемнадцати лет пошли прахом, и сделает все, чтобы сбежать от меня: солжет, попытается мной манипулировать, изобразит страх. Она убедит меня в чем угодно: что не было никаких выстрелов, и даже в том, что нет никаких кораблей; что мне все послышалось, а странный разговор относился к чему-то другому. Потом точно так же она обманет ученых в центре — если я позволю ей туда вернуться, — убедив их в своей невиновности. Я сам почти дал ей себя провести. Я, нанятый Барроу специально для того, чтобы в нужный момент нажать на спуск.

Наклонившись, я вытащил из-под штанины пистолет.

— Мне действительно очень не хочется этого делать, — глухо проговорил я.

— Так не делай.

— Придется.

— Подумай о моих сыновьях. Я все еще нужна им. Даже больше, чем когда-либо.

Уилл и Боб. В моем воображении на мгновение возник образ двух голов с обожженными порохом дырками в висках, а сразу после вспомнилась сцена, виденная много лет назад: теплый весенний день, Шума и мальчики, веселые и радостные, носятся по прилегающему к центру парку. Рука, в которой я держал оружие, слегка опустилась.

— За кого ты меня, собственно, принимаешь? — спросила Шума.

Я пожал плечами.

— Ты столько лет меня знаешь. Должен же ты был составить хоть какое-то мнение?

Я молчал.

— Агентство постепенно приходит к выводу, что мы — один из многих бесплодных проектов, только более долгих, чем другие. Эндрю Холл с удовольствием продал бы меня Церкви Второго двойного пришествия, где я могла бы играть роль Бога или, чуть скромнее — Божьей Матери. Как думаешь, нимб был бы мне к лицу? А как насчет мученичества? — Не дожидаясь ответа, она продолжала: — Джон… У Джона тоже было свое представление обо мне. Он считал, что именно мне обязан своим чудесным исцелением. Когда он заболел во второй раз, я не могла посмотреть ему в глаза. Он думал, что и к этому я приложила руку. Другие — там, снаружи, — она кивнула в сторону занавешенного окна, — считают меня чудовищем, воплощением зла, дьяволом… У каждого есть свои мысли на этот счет. А для меня это пустые слова. Бог, исцелитель, чудовище, дьявол, ангел, даже человек — лишь звуки, которым вы меня научили. Я знаю одно — что значит быть собой. Шумой, матерью моих сыновей.

Внезапно она оказалась совсем рядом со мной, почти касаясь дула пистолета.

— Джон как-то сказал мне, что подобный опыт имеет каждый, но мне не повезло в том, что другие всегда будут решать за меня, кто я. Похоже, он имел в виду тебя, верно? Именно на тебя он возложил эту неблагодарную обязанность. Он дал тебе свободу действий. И пистолет, — она посмотрела на оружие в моей руке. — Еще раз спрашиваю — за кого ты меня, собственно, принимаешь?