Однажды вечером, находясь в собственном доме, при животворном свете пяти ламп К. четко подытожил перемены, происшедшие с его телом (тетрадь, с. 36). Кроме зарастания всех естественных отверстий (как ни удивительно, он слышал, несмотря на исчезновение внутреннего уха, и видел, несмотря на сросшиеся веки; из квартиры выходил в темных очках) и утраты остатков всех производных эпидермиса (волосы, ногти), в окрестностях гениталий и на спине появилась неприятная кровоточащая сыпь. Тестикулы и пенис безболезненно опухли, а затем начали увядать. Лечебная мазь закончилась. Хотя тому нет доказательств, в тексте есть намеки на то, что эти органы в конце концов усохли и отвалились.
Запись на DVD. Ночная программа станции TV-BCB, рассказывающая о злополучном «самаритянине», который оказался в больнице после того, как во время оказания первой помощи незнакомому мужчине подвергся нападению и был серьезно избит.
Проволочная сетка на зубах. Сломанная челюсть, утрата резца и двух коренных зубов, вывихнутое плечо, вывернутое запястье. Многоуровневые переломы позвоночника. Девица-репортер на высоких шпильках крутит задницей, обходя зеленоватую койку, чтобы свет от прожектора камеры лучше подчеркивал грязную белизну гипса и бинтов, контрастирующие с ее аппетитными округлостями. За окном, за жалюзи, двигаются тени, похоже, от листьев. Агрессивный монтаж, работа ручной камерой.
Пациент не говорит, а свистит, можно разобрать лишь отдельные слова, и то не всегда. Телевизионная группа не в силах понять, почему он так раздражается, когда они подтягивают одеяло к его забинтованной голове. Журналистка относит это на счет пережитой травмы, о чем не забывает проинформировать телезрителей. Пациент ворочается и злится. Вызванный врач кладет руку ему на лоб скорее решительным, чем заботливым жестом. За окном еще что-то мелькает, но никто не обращает на это внимания. На мгновение кажется, будто среди теней возник силуэт человека, но он исчезает — оператор выводит на экран электрокардиограмму, и картинку заполняет судорожно дергающийся зеленый график.
Бип-бип-бип. Сто, сто двадцать, сто сорок ударов в минуту.
Потеря сознания. Вспышка, пауза. Вспышка, вспышка, пауза.
Такие приступы, носящие исключительно субъективный характер и не поддающиеся оценке, с точки зрения К. скрывают неожиданное откровение — глубоко скрытую закономерность. Их специфика — преднамеренная или нет — напоминает К. архаичный код, использовавшийся когда-то на военно-морском флоте. Организация, естественно, идет по этому следу, однако произвольный характер интерпретации сделанных от руки записей значительно снижает ценность данного доказательства, а некоторые полученные результаты не выходят за пределы пресловутого «белого шума» — бессмысленный набор букв и слогов, случайный и бесполезный. Организация, всесторонне заботясь о своей репутации, в конечном счете отказывается от спорных рассуждений, сочтя саму идею далеко зашедшей любительщиной.
Добавлю от себя, что мне удалось добраться до человека, занимавшегося интересными исследованиями несмотря на официальную позицию Организации — об этом далее.
Сыпь продолжалась две недели. Ниже пояса последствия уже известны, на высоте же лопаток припухлости затвердели и окостенели, образовав двойной подвижный горб. К эксцентричным уже до этого темным очкам и перчаткам, которые К. начал носить в качестве камуфляжа, добавилось подбитое ватой пальто, из-за чего бросаемые украдкой взгляды соседей сменились явными насмешками. Словно и этого мало, К, ко всеобщему удивлению, носил пальто, перчатки и очки на работе. Работать, однако, он продолжал не покладая рук, так что, если его внешний вид не избежал внимания начальства, по крайней мере, он получил кредит доверия, которым пользовался и который был способен возвращать (пока).
Тем временем секретарша директора, некая Б., имевшая в отношении К. «серьезные намерения», неоднократно давала ему понять, что беспокоится за него. К., однако, отделывался от нее под пустячными предлогами, ссылаясь на некий проект, работа над которым требовала от него анонимности и постоянной готовности куда-то ехать. Отговорка не подействовала. Однажды, к своему удивлению и возмущению, К. получил заказное письмо (два абзаца, бумага с канцелярским водяным знаком), в котором от него требовали немедленно явиться к руководителю фирмы якобы под предлогом ежеквартальной аттестации сотрудников, что на месте работы К. было обычным делом. Письмо пришло примерно в ожидаемый срок, но после внимательного прочтения (у К. вызвало беспокойство это самое «примерно») у К. возникли подозрения в закулисной деятельности Б., легшей в основу приглашения. Первый месяц нового квартала только начинался, а поскольку график встреч строился по алфавитному списку, извещение должно было дойти до К. значительно позже, и, что еще его удивило, не с такой срочностью.
К. понял, что встреча с руководством лицом к лицу может закончиться плачевно. Он бы вряд ли смог найти логичное объяснение своему поведению. К тому же Б., наверняка привела всех в состояние готовности, наверное объясняя себе явную бестактность и вмешательство в личную жизнь К. желанием оказать ему подкрепленную до сих пор не исполнившимся желанием заботу. Поднятые ею по тревоге сотрудники представляли собой силу, которой было трудно противостоять в одиночку, даже если бы К. вышел победителем из предстоящей офисной схватки.
На следующее утро, обдумав все за и против, К. позвонил своему врачу и попросил выписать ему больничный без даты (К. знал, что никогда еще не просил Фельдмана о подобной услуге, так что имелся риск получить отказ); в качестве причины он назвал легкую простуду с осложнениями на суставы. Доктор Фельдман предложил нанести визит к нему домой. К. поблагодарил, сказав, что уже нашел свою панацею, после чего, неплотно прикрыв рукой трубку, разыграл замысловатый фарс в виде короткого обмена репликами с несуществующим собеседником, изображая с трудом скрываемые эмоции, вызванные присутствием женщины. Доктор Фельдман проглотил наживку, поддавшись его настроению, заверил, что всегда готов помочь, и пожелал К. побольше таких простуд. К. поблагодарил в ответ, имитируя стыдливое хихиканье, затем набрал номер своего отдела и сообщил о больничном.
Около полудня он пришел к выводу, что не предвидел решимости Б., — болезнь могла спровоцировать у нее желание его навестить. Он хотел позвонить еще раз, под каким-либо предлогом намекнув, что его нет поблизости, но в конце концов решил, что это может вызвать ненужные подозрения. На всякий случай избавившись от всех доказательств, свидетельствовавших о его метаморфозе (в том числе спустив в унитаз ногти), он выключил свет во всей квартире и задрапировал тяжелыми плюшевыми шторами окна в единственной комнате, где оставалось освещение.
Около полуночи, стоя под душем, он заметил, что горбы на его спине приобрели форму правильных конусов.
К. никогда не уточнял, о каком проекте идет речь, и, честно говоря, Б. нисколько ему не верит. Она отказывается говорить о К. в прошедшем времени, как и все предыдущие собеседники. «Он еще вернется».
Б. называет К. «трусом» и «неблагодарным», подозревая, что он симулировал болезнь и сбежал. «Я хотела, чтобы он обратил на меня хоть чуточку внимания, — всхлипывает она. — Только и всего». Она утверждает, что перед самым исчезновением К. видела, как он перебегает через улицу, лишь бы избежать встречи. «Это наверняка был он. То самое пальто и очки… Вряд ли можно ошибиться».
Б. знает, что у матери К. был тяжелый характер. К. получил высшее образование, Б. закончила вечернюю школу; мать наверняка как-то об этом узнала и настроила сына против нее. Б. выглядит наивной, простодушной и искренней. Она глубоко верит, что именно она стала причиной ретирады любимого. Вопрос о влиянии случившегося в церкви на исчезновение К. — для нее неудобная тема. Б. заявляет себя «глубоко верующей» и не хочет касаться «щекотливых вопросов». Ей не хочется говорить чего-то такого, о чем потом придется пожалеть и за что ей будет СТЫДНО.
