— Доколе, я вас спрашиваю, мы будем косолапить и противиться прогрессу! Ведь потому англичане нас колотят.

— Ники, ты не должен так говорить. Ты же патриот, герой, ты за Россию кровь проливал.

— Патриот. И от того у меня за страну больно! А что касается крови, то я был бы рад ее не проливать. Не идти врукопашную, а перестрелять врага с безопасного расстояния!..

Однако же, соглашался городничий, не все паровики следовало отвергать.

Вот, шлепая плицами и гудя на каждой версте, мимо города проплыл «Святитель Николай» — речной пароходишко, купленный русско-бельгийским обществом, для плавания по Дону, а ныне реквизированный для военных перевозок.

С берега ему аплодировали и бросали в воздух подручные предметы. Суденышко, разумеется, по всем статьям уступало кораблям союзников. Но в глазах горожан все недостатки восполняло то, что «Святитель» был отечественным, пусть и с немецкой машиной, но под российским флагом.

Кораблик снабдили допотопным орудием, полагая, что сварливый бог войны пощадит или не заметит «Святителя».

Но сложилось иначе: уже на следующий же день случился бой, для обеих сторон закончившийся конфузом.

На рассвете стоял густой азовский туман, частый обычно осенью, но в этот раз случившийся в августе. Он скрадывал не только видимость, но и звуки. И выйдя из такого вот марева, капитан русского корабля обнаружил перед собой английский Ее Величества пароходофрегат «Уриил».

Разумно решив, что от смелого, но мертвого толку будет мало, русский капитан скомандовал поворот и полный ход. Англичанин, предвкушая легкую добычу, тоже поднял пары.

Но речное суденышко, построенное в расчете на донские перекаты, легко проскочило над банкой, зато пароходофрегат с полного хода налетел на мель, с которой снялся лишь к вечеру, выбросив часть угля за борт.

Несмотря на ретираду «Святителя» и неоднозначность исхода боя, общественность Гайтаново почти единогласно присудило победу российскому кораблю. Единственный сомневающийся был жестоко побит.

В болезни, как обнаружил Аркадий, был определенный шарм.

Юноша даже стал замечать за собой — следовало ему встретить по пути какую-то барышню, как он начинал хромать сильней и театральней. Трость, вырезанная в саду Дюфоров смотрелась скромно, но далее можно было бы приобресть пристойную трость и далее болеть со вкусом. О! Он будет таким молодым, но в то же время, хромающим, его виски посеребрит уместная седина. И за его спиной будут шушукаться, что он получил ранение при таинственных обстоятельствах.

Однако же молодость брала свое. Раз, услыхав от мальчишек, что идут англичане, он из дому поспешил в городской сад. В полуденном мареве ему действительно удалось разглядеть далекие дымы, кои, впрочем, скоро исчезли.

И лишь возвращаясь домой, Аркадий заметил, что тросточку он забыл в своей комнате, и легко может без нее обходиться. Впрочем, еще болели ребра, и, проникая в заветное окошко, Аркадий великодушно позволял женщине помочь себе.

Оказавшись в комнате, он тут же заключил Конкордию в крепкие объятия, руками проводя по обожаемым линиям тела. Сели пить чай. Женщина была задумчива, Аркадий брал это на свой счет, полагая, что она задумчива из-за его насильственной болезни. Оттого юноша был словоохотлив и бодр без меры, желая развеселить даму сердца. Та улыбалась, но губ не размыкала.

Как странно. Он после размышлял о той встрече многократно, однако же смогу вспомнить лишь один фрагмент беседы.

— Я знавала одного человека, который всей душой хотел стать поэтом, — сказала Конкордия. — Но судьба упорно толкала его в палачи.

— И кем он стал впоследствии?

— Все же палачом. Но иногда он все же писал стихи.

Потом был погашен свет, и он взял ее. Она отдавалась ему, но как-то задумчиво, целомудренно, и вся его страсть не могла эту задумчивость перебороть.

Он исчез из ее комнаты, когда пропели третьи петухи, и вполне отчетливо посветлел восток. Вернувшись к себе, он проспал скорый рассвет, провалявшись на своем топчане едва ли не до полудня.

После отправился к Бирже, наскоро перекусывая сорванными на ходу фруктами. Слухи, кои по городу переносились быстрей морового поветрия, доносили, что «Святитель Николай» вошел в устье Гайтан-реки и стал под загрузку. Вроде бы со стороны Бахмута уже катили казенные подводы с угольком тамошних залежей, но покамест владелец Федоровского леса вполне удачно, конечно же не без помощи городничего, продал триста пудов дров. Пока с пристани по сходням таскали топливо, весь берег был полон зеваками, собравшимися посмотреть на диковинку.

— Придет день и час, когда железную дорогу протянут и к нам, в Гайтаново! — шумел некий студиоз, приехавший к родным пенатам на каникулярное время. — И до Петербурга можно будет домчаться за неделю!

Обыватели охали. На студента неодобрительно поглядывал полицмейстер. С одной стороны студент не говорил ничего запретного, с другой — явно будоражил своими речами народ.

На пристани Аркадий встретил Николая Рязанина в сопровождении двух Петров. Городничий, как оказалось, уже проник на борт суденышка, а два квартальных надзирателя следили за тем, чтоб на борт не проникли посторонние.

— Против англичан, никаких шансов, — сделал заключение Петр-артиллерист. — Пушка-шестифунтовка пехотная, образца 1838 года. Наверное, ставить больше нечего было. Ядро крохотное. Фрегату, как медведю — горошина. Можно еще брандкугелями стрелять но ими не пробьешь броню.

— Далеко ли такое орудие бьет? — спросил Аркадий.

— Версты на две с половиной ядром, гранатой — вдвое меньше. Но это на дальность. Что касательно точности — то прицел Бестужева размечен и вовсе на пятьсот саженей…

— Всего-то?

— А на пехотной пушке — больше и не зачем. Это морские орудия стреляют верст на пять…

— Так зачем же такую пушку ставить?

— Дальнобойные морские пушки — много тяжелей. И это корытце просто развалится от отдачи. Это во-первых. А во-вторых, видимо, больше и ставить нечего. Флот-то мы свой потопили, теперь будем собирать с миру по нитке, с бору — по сосенке.

— Все у нас в стране через задницу. Если не сказать — через жопу! — вторил ему Петр-пехотный, доселе молчавший.

Возразил Николай, разглядывая со спины некую юную мещанку:

— Ну отчего так сразу и через жопу? Фи! Такое чувство, что вашим воспитанием занималась стая собак. Зачем, через жопу, если можно через красивую и милую попку…

Капитана звали отужинать на берегу, но он, пока горизонт был чист от дымов английской эскадры, приказал поднять пары и парус, и с попутным ветерком отправился в сторону Геническа. По каким делам — Бог ведает.

«Святителя» провожали под крики и аплодисменты. Но едва ветер растянул дымы, город опять погрузился в свою привычную полудрему.

Траты…

Кругом одни траты. Поднявшись по Садовой к своей улице, Аркадий присел на лавочке. Он глядел вниз, туда, где в обрамлении деревьев мерцало лазурное море. Может, он поспешно пообещал детям такие деньги. Ведь три рубля — и для Аркадия были суммой порядочной. На такие деньги можно было жить летом чуть не месяц…

Впрочем, это при прежней жизни.

Сейчас же жизнь была иной, и иными были дела. Его печалило поведение Конкордии в минувшую ночь. Она была не к добру задумчива. Но о чем она думала? Он ее не спросил. Но не все ли равно — она бы не сказала правды.

Аркадия бросило в пот. А ведь она с ним неоткровенна, она что-то скрывает. Значит, она не уверена в нем, не уверена в его чувствах?.. Может быть, Аркадий слишком затягивает отношения, и надо быть настойчивым не только в любовных утехах…

Ведь он может потерять ее. План созрел мгновенно: женщину требуется окольцевать. Это даже хорошо, что они оба сироты — не надо у кого-то просить благословения. Проклятия, конечно будут, за этим дело не встанет… Однако же это его жизнь, его счастье.

Следует создать сегодня же ночью романтическую обстановку. Цветы, вино, свечи… Он преклонит колено… Она, даст Бог, не откажет…