Взяв прицел выше, ответили пушки с английского фрегата.

Горячее ядро попало в одну телегу. Ее взрыв был страшен. Ракеты, телега, лейтенант и обслуга просто испарились, оставив воронку глубиной в полсажени. Потом на этом месте поставили обелиск, но тогда на это мало кто обратил внимание.

— Есть! Попали! — кричали солдаты.

То было видно и без криков. Ракета вонзилась под фальшборт, после раздалось несколько взрывов, борт корабля затянуло дымами, заплясали огни пожара. Подняв пары, корабли выходили из боя, оставшиеся в шлюпках подбирали менее удачливых товарищах.

И англичане и русские задробили стрельбу.

На круче от радости кричали выжившие, стонали раненые, молчали мертвецы.

— Где машина?..

Аркадию повезло — его не ранило, а лишь контузило, и он слышал с трудом. Поэтому жучку пришлось повторить:

— Где греческая машина?..

Юноша указал вниз, туда, где все еще пылал пожар. Ночью и в утренних сумерках огонь, отраженный в небесах, было видно за двадцать верст. Дым же, что поднимался еще целый день, говорят, заметили и вовсе через море — с Кубани.

По-прежнему сжимая оружие в руках, спустились вниз.

Растащили бревна, бросая их в сторону прибоя. Волны захлестывали золу, образуя пар и дым, а, после, отступали. Берег стало невидно с моря, и эскадра ушла мористей, скрывшись скоро за горизонтом. Более их в этих краях не видали.

В чаду ходили одуревшие люди, порой они окунали головы в морскую воду, или напротив, поднимались на кручу, вдохнуть свежего воздуха. Ветра как на зло не было.

На пожарище стояла такая жара, что на пуговицах мундиров полицейских слезала позолота, а сами люди становились красными словно американские индейцы. В золе нашли крохотный пистолет Аркадия. Щечки на нем сгорели, однако же механика, позже почищенная и смазанная, работала без осечек. Нашли и барабанную винтовку доктора Эльмпта. Злоумышленники держали ее снаряженной, и порох разворотил каморы в барабане.

Еще меньше повезло греческой машине. В сарае рядом с ней стояли бочки не то с жиром, не то с дегтем, коим смолили лодки, и бронза изрядно покоробилась, а местами и сплавилась. Лицевая плоскость, ранее покрытая циферблатами, сейчас представляла ровную поверхность. И лишь оставалось догадываться, что творилось внутри.

Нашли тело Николая — его мундир изрядно истлел, но тело опознали по Георгиевскому кресту и пуговицам. Над телом зарыдал отец, он слал проклятия англичанам, обещал кару Небесную и от себя лично.

Страдания отца были просты и понятны. Не было нужды воевать с мертвыми.

«Уже пусть Николай останется для всех героем», — думал Аркадий.

Но не тут-то было.

— А ведь мы так и не узнали, кто был, пся крев, шпионом, — задумчиво заметил Ладимировский.

— Ах да, — очнулся жучок. — Мне, видимо, придется арестовать следующих господ…

Это было уже слишком: неужто и из могилы Николай будет портить жизни сравнительно добропорядочным гражданам?..

— Нет нужды в арестах, — сказал Аркадий. — Шпионом был Николай Рязанин. Потому он и оказался внизу, рядом с машиной. Я убил его. А гусар в форме Александрийского гусарского был связным.

— Чем докажете? — сказал жучок. — Вы, безусловно, вне подозрений. Однако такое заявление требует доказательств.

— Я убил его пером. Немецким писчим патентованным перышком. Оно сейчас в его голове, если не сплавилось.

Он говорил еще, пересказывая разговор в сторожке, приметы, улики, по которым стоило бы догадаться раньше. Говорил как в тумане, и не видел, как поднялся и бросился на него с кулаками городничий. Не видел, как два квартальных надзирателей успели схватить обезумевшего родителя.

Доктору Эльмту было не до мертвецов — помощи ждали живые. Потому к телу Николая были приставлены два стражника. Аркадий присел на камень так, чтоб видеть убитого издалека. Близко на него было неприятно смотреть.

К нему подошел жучок, подал руку для рукопожатия, но ладонью вниз, словно для поцелуя. Аркадий, впрочем, руку пожал. Рукопожатие у него было какое-то некрепкое, зыбкое, и юноше показалось, словно он пожал медузу.

— Благодарю за твою работу, — сказал жучок. — Ты сделал все за нас.

— Вам бы стоило открыться раньше.

— Кому? — устало сказал жучок. — Я не мог никому довериться.

— Например мне.

— Вас я подозревал в первую очередь.

— Отчего?

— Вы тщеславны.

— Николай — тоже…

— Я полагал, что его тщеславие удовлетворено.

Из кармана сюртука жучок достал фляжку, отхлебнул глоток, поморщился и убрал флягу, даже не предложив собеседнику.

— Мы шли будто бы вместе, — сказал Аркадий. — Но оказались в таких разных местах…

Жучок кивнул:

— Он доставил нам хлопот. А казалось бы — всего один человек… Беда в том, что генералы мыслят категориями армий. Фельдмаршалы чертят на картах жирные стрелки, сужающиеся к конечной точке по мере потери живой массы. И никто не учитывает, что там, в толпе есть человек-соринка, который посмотрит на приказы снизу вверх и скажет: а какого черта? И эта самая соринка-человек забьет наипродуманейший механизм. Заставит его работать так, что нам и в страшном сне не снилось…

Из черепной коробки доктор Эльмпт в присутствии агента извлек стальное перо. Будучи осмотрено, оно было возвращено Аркадию, и тот зашвырнул его в первую же придорожную канаву.

Впрочем, в тот же день купил в лавке точно такое же.

Жучок сменил потертый сюртук на безупречный мундир, украшенный орденом Святого Георгия. Степень ордена была самая низкая, четвертая, но ты ж попробуй ее заслужи! Еще офицер перестал сутулиться, расправил плечи, сбрил щетину и оставил лишь щегольские усики. Прежний ловчила с замашками шулера словно исчез, и вчерашние его партнеры по азартным играм делали вид, что не узнавали офицера. И ведь ясно было, что акции никарагуанского канала не стоят бумаги, на которой напечатаны, однако никто не требовал денег назад. Дело было вовсе не в том, что рубли и копейки, плаченные за акции, остались в городе как проигрыши за карточным и бильярдным столом. Купцы старались о себе не напоминать, судорожно восстанавливая слова, произнесенные по пьяной лавочке — не было ли сказано что-то лишнее?

Досталось, впрочем, и Аркадию. В доме Аркадия офицер учинил обыск, пересмотрев все книги, все записи. Найдя бумаги с разгадкой кода, выдохнул с облегчением и тут же их отобрал. Юноша изобразил скорбь на лице, но в душе ее не было — он ликовал. Еще вернувшись вчера, он снял с бумаг копии, упаковал их и эскизы сделанные с обнаженной Конкордии в тубу. Саму же тубу он спрятал под крышей конюшни.

Но офицер, похоже, предчувствовал нечто подобное.

— Ни на минуту не забывайте, что волею судеб вы прикоснулись к государственной тайне, — сообщил он. — И ежели вы вздумаете тиснуть о ней статейку, или расскажете какому-то иному газетчику, то будете судимы как государственный преступник.

— Да об этом все в городе судачат! — вспылил, сжимая в кармане рукоять пистолета Аркадий.

Оружие стало его тайной опорой, причиной смелости.

— Пусть судачат, — ответил офицер. — Но напечатать в газете — все равно, что признать правдивость слухов.

Агент отправился прочь из города по Бахмутскому тракту. Он ехал на гнедой кобыле, за ним две ломовые лошади влекли тяжелую телегу, на которой накрытый дерюгой покоился слиток, оставшийся от древнегреческой машины. Возможно, внутри оставались части механизма, по которым можно было бы восстановить устройство. На бричке следом везли и пленного английского матроса, выловленного при Буряковой балке.

Город поворочался, но улегся.

Ники похоронили рядом с дядей, скромно, почти по-воровски.

Городничий сказался больным, и на службу не показывался. По слухам лишь раз в пару дней к нему забегал письмоводитель, подписать какие-то бумаги. Но, может быть, канцелярский червячок давным-давно освоил подпись своего начальника, и теперь вершил судьбу города в свое удовольствие за крохотное жалование.