А во-вторых, это был не один гараж, а два! Второй, смежный, товарищ Сивоконь взял в аренду у какого-то доходяги — за три бутылки "беленькой" в месяц. И оборудовал себе там то, что бородатые хипстеры и просветленные дамочки из моего времени назвали бы мастерской-студией. У него тут был и диван, и кресла, и приличный столик, и инструменты, развешанные по стенкам в образцовом порядке... А еще станок сверлильный, станок шлифовальный, какой-то самопальный сварочный аппарат и Бог знает какое другое оборудование.

— А шо мне в квартире сидеть? — ухмылялся Юрий Анатольич. — А тут у меня всякие халтурки постоянно нарисовываются, три кооператива ко мне ходят. За помощью моральной и материальной...

— А моральной — это как? — уточнил Стариков.

— А как в той байке — когда пришел мастер, ударил молотком, и всё заработало. Он говорит — с вас сто рублей. Ему: мол, как это — сто? Один раз ударил... Ну, так за то, что ударил — один рубль, а за то, что знал, куда ударить — девяносто девять! Вот, я знаю, куда нужно ткнуть, чтобы всё заработало... Так как вам моя берлога, мужики?

Мы повосхищались берлогой, и Анатольич сказал:

— Ну что, пока мы тут с Женьком всё приготовим, сходи-ка ты, Гера за закуской.

— И за мазью Вишневского, — добавил Женёк.

— А это зачем? — удивился Сивоконь.

— Спину помазать, — смутился Стариков. — Она ж мне ногтями ее, зараза, всю располосовала, черт знает какая там зараза!

— Ладно, ладно, детки, дайте только срок, будет вам и белка, будет и свисток, — проговорил я.

— Не надо нам "белки"! — замахал руками Анатольич. — Ты лучше четвертого найди, а то точно — и белка, и свисток, и черти с дьяволами.

— Задачу понял, исполняю! — козырнул я.

Мужики уже двигали мебель и наводили лоск, когда я, громыхая железной дверью, выбрался на улицу и зашагал к магазину "Дружба". Три литра самогона — это закуски должно быть не просто много, а очень много! И где мне найти четвертого?

***

Четвертый нашел меня сам. Тимофей Сапунов, он же Тимоха, он же Сапун. Стоял себе, стену подпирал у аптеки, откуда я вышел с баночкой заветной мази, которую местные почитали чуть ли не за панацею.

— Гера! — сказал он. — Ты про меня совсем забыл.

— Тимох, — откликнулся я. — Вот ты и попался. Тебе восемнадцать есть?

— Двадцать один, ёлки! Ты что — забыл?

— Самогон пьешь?

— Я всё пью... А что? И что за вопросы за возраст? Опять про армию? Достали уже — служил, не служил.. Ты ж знаешь — служил! Пошел, КМБ прошел, в часть приехал минному делу учиться, бабах — черепно-мозговая травма — комиссовали. Уже мозоль натер на языке! Восемь месяцев я в итоге отслужил!

— Да причем здесь... — тут у меня в голове стрикнуло: — Минному делу? Это в каком смысле?

— В таком смысле, что мне капитан говорил: "Ты, Сапунов, сапер от Бога!" А вот Чижиков, идиот, рукожопый был. Ему руки оторвало и лицо расковыряло до безобразия, а меня взрывной волной о бетонную плиту приложило... А всё — наследие войны...

— Так, то есть ты, получается, в разминировании...

— Герань, твою-то дивизию! Стал бы я по немецким блиндажам шариться, если бы не знал, с какой стороны за это дело браться! Ты что — с дуба упал, или мозг отшибло? Мы же с тобой уже об этом говорили! И вообще — кстати, о блиндажах...

— Всё, всё, осознал, всё будет. Теперь — может быть, и можно, — задумался я.

Действительно, Сапун был идеальным вариантом для продолжения эпопеи с кладами — если бы я захотел ее продолжить... Тем более, археологическая экспедиция Богомольникова должна была прибыть в наш район только следующим летом, да и вокруг камешков тех еще не все вешки я перекопал... А блиндаж — будет ему блиндаж! Дайте только до дома добраться...

— Значит так, сапер от Бога! Нам нужен четвертый, или мы умрем. Три хороших мужика могут сегодня скончаться, понимаешь? Вопрос жизни и смерти!

— Та-а-ак, ты опять во что-то впутался? И причем тогда вопрос о самогоне?

— Да уж, впутался! Три литра огненной воды на меду, на прополисе — что-то такое. Качество отличное, просто — много.

— Ого!

— Ого, — подтвердил я, — Пошли за закуской. Ты ведь не бросишь нас в трудную годину, Тимох?

— А нас — это кого? Я незнакомые компании не очень люблю...

— А я познакомлю. Там Женёк Стариков из редакции и Анатольич. Его гараж.

— Это который Сивый Пень? — заржал Тимоха. — Мировой мужик, уважаю!

— Сивоконь!

— Ну, я ж и говорю! Слушай, только с грошами у меня не вельми, не вельми...

— Ой, да есть гроши!

И мы пошли в магазин.

***

Тимоха мужики встретили сдержанно, но доброжелательно, а авоську с припасами — восторженно. Кружок варено-копченой колбасы, палку плавленого "колбасного" сыра, пару свежайших батонов, по банке маринованных огурцов и помидоров, вдоволь яблочного сока — вдруг имеются любители "запивона"? И еще того-сего, по мелочи, так что весь стол, аккуратно застеленный газеткой, теперь ломился от яств.

Виновница торжества — трехлитровая банка — воцарилась посередине, источая ароматы сивухи и мёда. Напитка в ней было под самую крышку.

— И что, Анатольич, пробу даже не снял?

— Пить в одиночку? Не по-людски это!

Я благоразумно промолчал — для меня такая практика, напротив, была самой что ни на есть обыденностью.

Граненые стаканы наполнились ровно до половины, Анатольич провозгласил тост "за нас!" — и, чокнувшись, мы выпили. Говорят, традиция чокаться возникла в древние времена — тогда, ударяясь чашами о чашу, так сильно, чтобы вино переливалось через края, собравшиеся за столом доказывали, что доверяют друг другу и не боятся перемешать содержимое кубков — то есть не опасаются отравы.

Отравой тут и не пахло. Напиток был чудесный — градусов 25-30, не больше, мягкий и приятный на вкус.

О чем разговаривают выпившие женщины? Правильно — о мужиках. О чем разговаривают выпившие мужики? Нет, не о женщинах! Настоящие мужики, хорошо накидавшись, начинают вещать о судьбах мира, смысле жизни и бренности бытия. Ну, и о том, как обустроить Русь, что делать, и кто виноват. Каждый — в меру своей эрудиции, красноречия и интеллектуального развития, конечно.

Я мазал Старикову расцарапанную спину вонючим "Вишневским", а фотокор вещал:

— Вернуть НЭП, я считаю! Это ведь логично — если парикмахерша будет стричь и знать, что от того, сколько она людей настрижет, будет зависеть ее зарплата — она будет поворачиваться живее! А пострижет плохо — так хрена к ней придут клиенты! Нет, я не агитирую за капитализм, но услуги, бытовое обслуживание, общепит — это можно смело отдавать в частные руки. Как на Кубе. А заводы-газеты-пароходы — государственные! Вот, хозрасчет и самоокупаемость — первый шаг в этом направлении. Рыночная экономика и государственное регулирование. Экономическими методами! А не командными! Ну, как можно рассчитать количество колготок, которые понадобятся бабам, скажем, Дубровицы, в течение года? Одна их рвет каждый день, другая — носит одну пару черт знает сколько...

— Ага! А считают — в среднем. Три пары колготок на душу населения... — Анатольич размахивал маринованым огурчиком, наколотым на вилку.

— Одни едят мясо, другие — капусту, в среднем — все кушают голубцы! — не к месту вставил Тимоха.

Он, кажется, уже был готов.

— Средняя температура по палате — тридцать семь градусов, считая умершего Иванова и двух горячечных! — подтвердил Анатольич, — А вообще — ну ее к черту, эту политэкономию! Давайте еще по одной!

***

— ...чтобы почувствовать жизнь! Ведь, если честно, какое дело пацанам с Болота до пацанов с Песков или Слободки? Ну, за редким исключением — нет у нас серьезных предъяв друг к другу! А что нам — танцульки, дом, работа? Скучно! А тут — грудь в грудь, глаза в глаза! И говорил мне Тиханович, что паралитиком могу остаться, если по голове прилетит — а всё ж иду! Свербит потому что!