Есин оказался человеком невероятно резким в движениях, маленького роста, очень худой, без шеи, с огромной головою, посаженной прямо на туловище. Одет он был кричаще: длинный пиджак с покатыми, по последней моде, плечами – никакой ваты; брюки до того заужены, что прямо хоть на сцену, танцевать лебедя; ботинки остроносы, непонятно, как в мысках умещались пальцы, чисто китайскую ступню надобно иметь. Большой человек не человек; настоящий, то есть живучий, должен быть маленьким, ему тогда на свете уместиться легче, меньше неудобств окружающим доставит.

… Глазов не перебивал Есина, слушал молча, доброжелательно, полагая, что сможет до конца понять собеседника: когда человек солирует, он куда как больше выявляется, он ведь сам за собою идет, без чьей-либо помощи; не зря ведь актеры так монолог чтут – выигрышен.

– Слежу, что у вас творится, – жарко продолжал Есин, – и только диву даюсь: шумим, братцы, шумим! А как стояла единая и неделимая, так и будет стоять – никуда не сдвинется, ничто не изменится! Я вам скажу, господин Трумэн, вот что: и американский фермер и русский мужик одним миром мазаны, дурни дурнями, только американского отдрессировали, а наш еще темный – вот и вся разница. И тому и другому власть нужна, как же без власти?! Я бы на месте царя подкинул земли мужику, помог плугами, пусть банк пошевелится, вы необоротистые, а потом надобно поднять размер подати и понизить закупочные цены на хлеб – чистый бизнес. Почему вы медлите? Чего царь боится, солдаты ведь ему принимают присягу?!

«Ишь как распоряжается, – подумал Глазов, – тебя бы, канашечку, в Россию вернуть, ты бы там посоветовал!»

– Я вам скажу, господин Груман, что в моем бизнесе – он, конечно, не очень велик, я стою сорок тысяч долларов, – все решает сметка: смикитил вовремя, кредит взял, деньги вложил – и считай прибыль!

– Бизнес ваш каков? – спросил Глазов.

– Разный…

– Это как понять?

– Купля-продажа, – по-прежнему уклоняясь, ответил Есин, словно бы смущался чего-то. – Посредничаю, господин Груман, посредничаю. Там без этого нельзя. Русские всегда хотят сами – во всем и везде сами, и чтоб другому перепоручить – никогда!

– Давно изволили уехать из России?

– С родителями. Отец старовер, молиться дома не позволяли – уехал, ну и мы за ним… Я за русскими газетами слежу, всю торгово-рекламную полосу прочитываю, жду, когда и у вас посредники появятся, мы бы тогда огромные дела начали проворачивать, огромные!

– Для огромных дел миллионы потребны, а у вас всего сорок тысяч…

– Ну и что? Консул поможет, у нас все на взаимности – он мне, я – ему, и потом, деньги тут не столь важны, господин Груман, тут главное убаюкать партнера. Я вот раз взялся продать партию галстуков, надо мной все смеялись, говорили, что погорю, фасон из моды вышел, а я на этом деле заколотил десять тысяч! Мысль моя работала так: поскольку галстуки прошлогодние и уступили их мне поэтому за две тысячи, а не за семь, в Нью-Йорке их никому не всучишь: пуэрториканцы носят платочки из шелка, евреи – шарфы, негры ничего не носят, американцы начали следить за парижской модой. Но ведь есть провинция! Как к ней подкрасться? Очень просто. В обычную провинцию – а это почти вся Америка – надо пролезть через самую захолустную провинцию. А какая самая захолустная провинция? Прерии. Кто там живет? Пастухи. Их называют ковбои. А что любят ковбои? Песни и женщин. Я нанял двух бездомных артисточек, одну русскую, тоже раскольница, отец с матерью привезли. Она за двадцать лет даже «хлеб» по-английски говорить не научилась, дикая девка, а вторую – француженку, стыда – ни на грош, заключил с ними контракт на гастроли, напечатал афиши про двух «звезд», американцы только «звезд» любят, это у них так великих артистов называют, и повез их в прерии; песни о галстуке, который носят русские мужики и французские буржуа, мои девки сочинили бесплатно. В Америке, доложу я вам, клюют на заграничное так же, как в России. На свое плевать им и забыть, дикие люди, я ж говорю! Так вот, вывез я моих девок в прерии, дал три концерта в Денвере, два в Далласе, есть у них такой вшивый городишко, они нефть ищут, нет там никакой нефти, бум это у них называется, когда ищут не то, что нужно, и не там, где есть, и продал партию галстуков, и заключил контракт на такой же фасон, вернулся в Нью-Йорк, продал исключительное право той же фирме, у которой брал рухлядь, и положил деньги в банк! Я просто не понимаю, почему русские купцы не могут пойти к царю и объяснить ему, что пора дать свободу торговли! Это же выгодно!

– Объяснят еще, – скрипуче согласился Глазов, – всему свое время.

– Нет свое время, – разгорячившись, Есин впервые за все время начал говорить с акцентом. – Как это говорят у вас: «Каждому овощу свое время»? Правильно говорят. В России все правильно говорят, только неверно делают!

– Экий вы колючий, господин Есин… Простите, запамятовал ваше имя-отчество, – сказал Глазов, хотя прекрасно знал, что Есина зовут Митрофан Кондратьевич и что отец его не был старовером, а просто-напросто бежал из-под суда после растраты на Прохоровской мануфактуре.

– Там меня зовут Майкл, – ответил Есин, – а вообще-то я Михаил Константинович…

– Михаил Константинович, я бы хотел прервать вас, рассказать, чего мы ждем от вашей работы…

– Фирма Есина сделает любую работу, господин Груман, особенно если надо кого перехитрить! Может, спустимся выпьем кофе, скоро время ланча?

– Какое время? – не понял Глазов.

– Там говорят «ланч-тайм», обеденное время: жрут по минутам, одно и то же, как племенные быки…

– В ресторане неудобно говорить… У немцев тоже, знаете ли, «мальцайт», сейчас не протолкаешься.

(Глазов понял, что своим «мальцайтом» он хотел взять реванш за «ланч-тайм», и ему сделалось стыдно этого: перед кем хвастал? )

– Ну что, тогда договорим здесь. Пожалуйста, слушаю вас.

– Мы ждем от вас подробного отчета о том, как будет проходить съезд социал-демократов в Стокгольме, Михаил Константинович.

– Кого? Социал-демократов? Которые убили Плеве?

– Плеве убили социалисты-революционеры.

– Да? Странно, там говорили, что социалисты…

– «Там» – это Америка? – поинтересовался Глазов.

– Да.

– Вы странно называете свою новую родину – «там», «они», «у них».

– А это там… у ни… – Есин рассмеялся, – это у нас принято; за океаном чистых нет, со всего мира по нитке, не сплотились еще, для американца штат дороже страны, а еще пуще – свой город. Они никогда не скажут «в Америке», они всегда «ин зис кантри» говорят, «в этой стране».

– Занятно… Так вот, Михал Константиныч, у нас в России, – выделил Глазов, – заинтересованы в том, чтобы вы своим острым, деловым умом вытащили главное – суть разногласий между двумя фракциями: Ленина и Плеханова, помогли нам понять, какие люди как себя ведут, с кем бы, например, вы смогли поговорить по своей методе: убаюкать, расположить, убедить…

– Кого завербовать можно? – уточнил Есин. – Вы это имеете в виду?

– Мы называем – «склонить к сотрудничеству». Но я не это имею в виду. Я хочу получить ваши рекомендации иного рода: с кем из участников съезда можно разумно говорить, кто, по-вашему, поддается логике, разуму, кто ближе по своей духовной структуре к деловому человеку…

– Это я сделаю, – пообещал Есин, – я чувствую человека сразу же, только мне его сначала надо расшевелить, дать выговориться, обсмотреть…

«Мои мысли повторяет, – подумал Глазов, – неужели похожи, а? Вот ужас-то».

– Ну и прекрасно, Михал Константиныч, коли так… В Стокгольме поселитесь в отеле «Рюлберг», я там от вашего имени номерок забронировал, там, кстати, русские будут жить, делегаты, Алексинский, Свердлов, возможно, Саблина и Джугашвили. Видимо, там же поселятся господа из Польши: Ганецкий и Варшавский…

– С поляками мне труднее, я их языка не знаю, только «матка боска»…

– Ничего, они говорят по-русски, а господин Варшавский знает к тому же английский. Я вас там по телефону разыщу и скажу свой адрес, только вы не записывайте его, ладно? И когда ко мне пойдете – оборотитесь, не топает ли кто за вами. Само собою, все паши счета будут мною оплачены незамедлительно.