— Если исходить из того, что мои коллеги поработали как следует, — сказал я, помахивая бумагами, — то здесь ничего нет. Время от времени поступали несколько платежей, но не так уж много — это могло быть что угодно. Экзамен он сдал несколько лет назад, мог пересекать границу — не так уж необычно, хотя при его политических взглядах…

Я пожал плечами.

— Подписки, книги, связи, армейское досье, судебное, разные тусовки — всё это обозначает, что он заурядный наци, склонный к насилию.

— Брешь за ним наблюдала. Как и за всеми диссидентами. Никаких признаков необычных связей не было.

— Вы имеете в виду Оркини?

— Никаких признаков.

Наконец он вывел меня из комнаты. Коридор, окрашенный той же шелушащейся краской и прерываемый рядом дверей, был застелен изношенным бесцветным ковром. Я услышал шаги других, а когда мы свернули на лестницу, мимо прошла женщина, поприветствовав моего спутника. Затем прошёл кто-то ещё, а потом мы оказались в вестибюле, где находились ещё несколько человек. Их одежда была бы законной как в Бещеле, так и в Уль-Коме.

Я слышал разговоры на обоих языках и на третьем, то ли смешанном, то ли древнем, который объединял их. Слышал стук пишущих машинок. Мне ни на миг не приходило в голову броситься наутёк или напасть на своего спутника и попытаться бежать. Признаю это. За мной тщательно наблюдали.

На стенах офиса, через который мы проходили, висели пробковые доски, ломившиеся от документов, полки с папками. Какая-то женщина вырвала бумагу из принтера. Раздался телефонный звонок.

— Вперёд, — сказал мой сопровождающий. — Вы сказали, что знаете, где кроется правда.

Мы подошли к двойным дверям, дверям наружу. Прошли через них, и вот тогда, охваченный светом, я и понял, что не знаю, в каком мы городе.

После ужаса, охватившего меня на заштрихованной улице, до меня дошло, что мы должны быть в Уль-Коме: именно там наш пункт назначения. Я последовал за своим провожатым вниз по улице.

Я глубоко дышал. Было утро, шумное, пасмурное, но без дождя, ветреное. От холодного воздуха у меня перехватило дыхание. Было что-то приятное в том, как сбивал меня с толку весь этот народ, спешка облачённых в пальто улькоман, рычание машин, медленно двигавшихся по этой улице, в основном пешеходной, крики разносчиков, торговцев одеждой, книгами и продуктами. Я не-видел всего остального. Вверху над нами забренчали тросы, когда ветер толкнул уль-комский аэростат.

— Мне нет нужды приказывать вам не пытаться бежать, — сказал мой спутник. — И нет нужды велеть вам не кричать. Вы и так знаете, что я смогу вас остановить. Знаете, что я не один за вами слежу. Вы находитесь в Бреши. Зовите меня Ашил.

— Моё имя вам известно.

— Пока вы со мной, вы будете Тье.

Имя Тье, как и Ашил, не будучи традиционно ни бещельским, ни уль-комским, могло с достаточной правдоподобностью сойти за то или иное. Ашил вёл меня через двор, под фасадами с фигурами и колоколами, видеоэкранами с биржевыми сводками. Я не понимал, где мы находимся.

— Вы голодны, — сказал Ашил.

— Потерплю.

Он увлёк меня в какой-то переулок, в другой заштрихованный переулок, где возле супермаркета стояли уль-комские киоски, предлагавшие программное обеспечение и безделушки. Взял меня за руку и вёл, а я мешкал, потому что в поле зрения не было ничего съестного, кроме лотков с яблоками в тесте и хлебных киосков, но они были в Бещеле, и я на мгновение упёрся.

Я пытался их не-видеть, но никакой неопределённости и быть не могло: источник запаха, которого я необонял, и был нашим пунктом назначения. «Ступайте», — сказал он и провёл меня через мембрану между городами: подняв ногу в Уль-Коме, я снова опустил её уже в Бещеле, где меня ждал завтрак.

Позади нас стояла улькоманка с малиновыми волосами — очевидно, панк, — бизнесом которой была разблокировка мобильных телефонов. Когда Ашил стал заказывать еду в Бещеле, она посмотрела на нас с удивлением, затем с ужасом, а потом быстро перестала нас видеть.

Расплатился Ашил бещмарками. Сунув бумажную тарелку мне в руку, провёл меня обратно через дорогу в супермаркет. Тот находился в Уль-Коме. Купив упаковку апельсинового сока на динар, передал её мне.

Я держал еду и питьё. Он вёл меня по середине заштрихованной дороги.

Мой взгляд, казалось, расшоривался, словно в кренящемся кадре Хичкока, порождённом каким-то трюком с операторской тележкой и глубиной резкости, так что улица удлинилась, а её фокус изменился. Всё, чего я прежде не-видел, сейчас вдруг оказалось вытолкнутым на передний план.

Стали являться звуки и запахи: звонки Бещеля, перезвон его курантов, лязг и металлический дребезг старых трамваев, вонь из дымоходов, старинные запахи, они смешивались в едином потоке с пряностями и уль-комскими криками на иллитанском, стрекотанием вертолёта милицьи, выхлопами немецких автомобилей. Цвета уль-комского освещения и пластиковые витрины больше не стирали охряных и каменных цветов своего соседа, родного моего города.

— Где вы? — спросил Ашил. Он говорил так, чтобы слышал его только я один.

— Я…

— В Бещеле или в Уль-Коме?

— … Не там и не сям. Я в Бреши.

Мы двигались через заштрихованную утреннюю толпу.

— Вы здесь вместе со мной. В Бреши. Никому не понять, видят ли они вас или не-видят. Не крадитесь. Говорить, что вы не там и не сям, неверно: вы в обоих.

Он легонько постучал меня по груди.

Мы сели с ним в уль-комское метро, где я сидел неподвижно, словно остатки Бещеля цеплялись ко мне, как паутинки, и могли напугать попутчиков, а потом на бещельский трамвай, где у меня возникло ложное приятное чувство, будто я вернулся домой. Мы шли пешком то через один, то через другой город. Чувство близости к Бещелю сменилось чем-то ещё более странным. Мы остановились у фасада библиотеки Уль-комского университета — сплошь сталь и стекло.

— Что бы вы сделали, если бы я побежал? — спросил я.

Ашил ничего не ответил. Вынув невзрачный кожаный бумажник, он показал охраннику сигил[21] Бреши. Тот смотрел на него несколько секунд, а затем вскочил.

— Боже мой, — сказал он. Судя по его иллитанскому, он был иммигрантом из Турции, но пробыл здесь достаточно долго, чтобы понять, что именно увидел. — Я, ты, вы, чем мог?..

Ашил жестом велел ему сесть обратно на место и пошёл дальше.

Библиотека была новее своего бещельского аналога.

— В каталоге её не будет, — сказал Ашил.

— В том-то и дело, — отозвался я.

Мы обратились к плану и его условным обозначениям. Книги по истории Бещеля и Уль-Комы, тщательно разнесённые по отдельным спискам, но помещённые на соседние друг с другом стеллажи, находились на четвёртом этаже. Студенты, сидевшие каждый в своём отсеке, смотрели на Ашила, когда он проходил. Чувствовали в нём властность, отличную от той, что имелась у их родителей или преподавателей.

Многие книги не были переведены, оставаясь в английских или французских оригиналах. «Тайны эпохи Предтечи»; «Бережное и прибрежное: бещельская, уль-комская и морская семиотика». Мы высматривали нужное несколько минут — стеллажей было много. В книге, которую я искал и наконец обнаружил на второй от потолка полке в трёх рядах от основного прохода, протолкавшись мимо смущённого молодого студента, словно у меня имелась здесь власть, кое-чего не хватало. В нижней части корешка её не украшала марка печатной категории.

— Вот она.

То же издание, что было у меня. Эта психоделическая иллюстрация в стиле «дверей восприятия»: длинноволосый человек, идущий по улице, лоскутной из-за смешения двух разных (притом фальшивых) архитектурных стилей, из теней которой наблюдают чьи-то глаза. Я раскрыл её перед Ашилом. «Между городом и городом». Ощутимо потрёпанный экземпляр.

— Если всё это правда, — тихо сказал я, — то за нами следят. Мы с вами сейчас под наблюдением.