Я указал на одну из пар глаз на обложке.

Я пустил страницы веером. Замелькали чернильные надписи: большинство страниц были испещрены крошечными каракулями — красными, чёрными и синими. Махалия писала сверхтонким стержнем, и её пометки, годами копившиеся в тайной диссертации, походили на спутанные волосы. Я мельком оглянулся, и Ашил сделал то же самое. Позади нас никого не было.

«Нет», — прочли мы надпись, сделанную её почерком. «Ничуть не бывало», «В самом деле? Ср. с Харрисом и др.», «Безумие!!! Полная чушь!!!» Ашил взял у меня книгу.

— Она разбиралась в Оркини лучше, чем кто-либо, — сказал я. — Вот где она хранила правду.

— Они оба пытались выяснить, что с вами случилось, — сказал Ашил. — И Корви, и Дхатт.

— Что вы им сказали?

Его взгляд дал мне понять: мы вообще с ними не говорим. В тот вечер он принёс мне переплетённые цветные копии всех страниц, а также внутренней и наружной сторон обложки уль-комского экземпляра «Между…», принадлежавшего Махалии. Это было её записной книжкой. Напрягая внимание, я мог следовать определённой линии рассуждений, начиная с каждой из запутанных страниц, мог отслеживать каждое её прочтение по очереди.

А перед тем Ашил прогулялся со мной по тому самому совмещённому городу. Размашистые изгибы уль-комской византийской архитектуры нависали над низкой восточноевропейской и средневековой кирпичной кладкой Бещеля с её барельефными фигурами женщин в платках и бомбардиров, окружали её; бещельская приготовленная на пару пища и тёмный хлеб задыхались в горячих запахах Уль-Комы; цвета освещения и тканей вокруг были серых и базальтовых тонов; звуки теперь слышались и резкие, и нейтральные, и отрывистые, и хриплые горловые. Нахождение в обоих городах перешло от пребывания в Бещеле и Уль-Коме к пребыванию в некоем третьем месте — нигде, но в обоих разом, в Бреши.

В обоих городах все люди, казалось, были напряжены. Мы вернулись через два заштрихованных города не в то здание, где я проснулся, — оно располагалось на Русай-Бее в Уль-Коме или Тушас-проспекте в Бещеле, как я задним числом определил, — но к другим, средней роскошности апартаментам с конторкой консьержа у входа, не слишком далеко от той большой штаб-квартиры. Помещения через переходы на верхнем этаже раскидывались на два или три здания, и по этому лабиринту туда и сюда сновали люди Бреши. Там были безликие спальни, кухни, офисы, устаревшие с виду компьютеры, телефоны, запертые шкафы. Неразговорчивые мужчины и женщины.

По мере того как два города росли, между ними открывались такие места, пространства, которые или не могли быть востребованы, или становились спорными диссенсусами. Там и обитала Брешь.

— Что, если вас ограбят? Такое случается?

— Время от времени.

— И тогда…

— Тогда они оказываются в Бреши и принадлежат нам.

Никто из там присутствовавших не прервал своих занятий, ведя разговоры, которые перескакивали то на бещельский, то на иллитанский, то на третий язык. В безликой спальне, куда доставил меня Ашил, на окнах были решётки, а где-нибудь наверняка скрывалась камера наблюдения. Имелся совмещённый санузел. Ашил не ушёл сразу К нам присоединились ещё двое-трое людей Бреши.

— Подумайте вот о чём, — сказал я. — Вы сами являетесь доказательством того, что всё это может быть реальным.

Межпространственность, делавшая Оркини столь абсурдным для большинства жителей Бещеля и Уль-Комы, была не только возможна, но и неизбежна. Почему бы людям Бреши не верить, что в этом небольшом зазоре может процветать жизнь? Тревога была сейчас скорее чем-то вроде мысли «Мы никогда их не видели», беспокойством совершенно иного рода.

— Не может этого быть, — сказал Ашил.

— Спросите у своего начальства. Спросите у властей. Я не знаю. — Какие ещё, более высокие или более низкие, инстанции существовали в Бреши? — Вы знаете, что за нами наблюдают. Или за ними — Махалией, Иоландой, Боуденом, — кто-то и откуда-то наблюдал.

— Того, кто стрелял, ничто ни с чем не связывает. — Это вступил ещё один, говоривший по-иллитански.

— Хорошо, — пожимая плечами, сказал я по-бещельски. — Значит, это был просто случайный, очень удачливый правый экстремист. Как скажете. Или, может, вы думаете, что это странники?

Никто из них не отрицал существования легендарных межпространственных беженцев-мародёров.

— Они использовали Махалию, а когда получили от неё всё, чего хотели, убили её. Потом убили Иоланду, причём именно таким способом, чтобы вы не могли их преследовать. Как будто ни в Бещеле, ни в Уль-Коме, ни где-либо ещё они ничего, кроме Бреши, не боятся.

— Но, — на меня наставила палец какая-то женщина, — подумайте, что вы сами натворили.

— Совершил брешь? — Я предоставил им возможность участвовать в этой войне, что бы она собой ни представляла. — Да. Что знала Махалия? Она выяснила кое-что о том, что они планировали. Вот они и убили её.

Через окно меня освещали смешанные ночные мерцания Уль-Комы и Бещеля. Зловещую свою речь я обращал к растущей аудитории людей Бреши, чьи лица походили на совиные.

На ночь меня заперли. Я читал комментарии Махалии. Различал их фазы, хотя в хронологии не было никакого соответствия с последовательностью страниц — все пометки наслаивались друг на друга, являя собой палимпсест развивающейся интерпретации. Я выступал в роли археолога.

Вначале, в самых нижних слоях, её почерк был чётче, заметки длиннее и аккуратнее, с большим количеством ссылок на других авторов и на её собственные статьи. Из-за особенностей её языка и необычных сокращений трудно было судить о чём-то с уверенностью. Я стал пытаться постранично прочесть и расшифровать те её ранние мысли. В основном различался её гнев.

Я чувствовал нечто, простиравшееся над ночными улицами. Мне хотелось поговорить с теми, кого я знал в Бещеле или Уль-Коме, но я мог только наблюдать.

Какие бы невидимые боссы, если таковые вообще имелись, ни ждали в недрах Бреши, на следующее утро за мной опять пришёл Ашил, застав меня снова и снова перечитывающим эти заметки. Он повёл меня по коридору в офис. Я представил себе побег — никто, казалось, за мной не следил. Хотя они бы меня остановили. А если бы и нет, то куда бы я подался, преследуемый межпространственный беглец?

В тесной комнате находилось около дюжины представителей Бреши, они сидели, стояли, ненадёжно опирались на края столов и тихонько переговаривались на двух или трёх языках. Обсуждение было в разгаре. Зачем мне это показывали?

— … Гошариан говорит, этого не было, он просто звонил…

— Как насчёт Сусурстращ? Разве там не было какого-то разговора?..

— Да, но все отчитались.

Это было совещание по поводу кризиса. Они что-то бормотали в телефоны, быстро проверяли какие-то списки. «Лёд тронулся», — сказал мне Ашил. Подтягивались всё новые и новые люди, присоединяясь к общему разговору.

— Ну и что дальше?

Этот вопрос, заданный молодой женщиной в платке, какой принято носить замужним в традиционных бещельских семьях, был адресован мне, заключённому, осуждённому, консультанту. Я узнал её по предыдущей ночи. Постепенно все в комнате замолчали и уставились на меня.

— Расскажите ещё раз, как забрали Махалию, — сказала она.

— Вы хотите покончить с Оркини? — спросил я.

Предложить ей мне было нечего, хоть я и чувствовал что-то такое, до чего мог дотянуться. Они продолжили быстрый обмен мнениями, используя неизвестные мне сокращения и сленг, но я догадывался, что они спорят друг с другом, и пытался понять, о чём — о какой-то стратегии, вопросах направления. Периодически все в комнате бормотали нечто, звучавшее окончательно, делали паузу и поднимали или не поднимали руку, а затем смотрели вокруг, подсчитывая, сколько человек последовали их примеру.

— Нам надо понять, что нас сюда привело, — сказал Ашил. — Что бы вы сделали, чтобы выяснить, что знала Махалия?

Его товарищи становились всё более взволнованными, перебивали друг друга. Вспомнив, как Джарис и Иоланда рассказывали, какой злой была Махалия под конец, я резко выпрямился на стуле.