— Про меня знаешь?

— Наслышаны.

— Зовут тебя как?

— Филимонов. Ваня Филимонов. Топтался посреди комнаты медведем, но эта неуклюжесть обманчивая.

— Слышь, Вань, ты уж будь повнимательней. За мной обязательно придут. Не понимаю, почему задержались. Но сегодня — точно явятся. Носом чую.

— Встренем, — заверил сержант, ничуть не удивившись звериному чутью элитника. У него самого было такое же.

— Они, Вань, какую-нибудь подлянку придумают. А я вон лежу, как младенец. Обидно, Вань. Тесачок свой не одолжишь?

— Плохо врубаюсь. — Глаза спецназовца осветились подобием хмурой улыбки. — Вроде у вас, Сергей Вадимович, спина малость поранена. Зачем тесак?

— Для душевного спокойствия.

Парень молча вытянул из-за спины десантный нож с широким лезвием и утяжеленной рукоятью, шагнул к кровати и положил старлею на грудь. Петрозванов вздохнул с облегчением и на секунду провалился в черную яму безмолвия. Вернувшись, поблагодарил:

— Спасибо, брат… Что поделаешь, отбиваться как-то надо.

— Иначе нельзя, — согласился спецназовец.

— Ладно, позови медсестру. Может, укольчик сделает. Пока был один, спрятал нож под одеяло, под правую руку. Приятно холодило бок. На вещи он смотрел трезво. От небольшого усилия все тело немело и на лбу проступал липкий пот. Но он не сомневался, что при надобности сумеет собраться. Попросил у Тамары чего-нибудь укрепляющего, какого-нибудь аминазинчика.

— Раньше водку трескал, — сообщил мечтательно. — До ранения. Поверишь ли, почти каждый день перепадало. Верно говорят: не ценим то, что имеем. Где ее теперь возьмешь? Том, у тебя нет случайно спиртику? Просто чтобы согреться.

Медсестра сделала вид, что испугалась:

— Ой, да тебе же нельзя!

— Мне все можно, коли я на краю могилы.

Теперь Тамара, добрая душой, всерьез обеспокоилась. То красиво ухаживал, обещал, когда окрепнет, свозить в какой-то речной ресторан, где подают раков с голову ребенка, и вдруг такое уныние…

— При чем тут могила? — укорила казенным голосом. — Не надо, Сережа, даже в шутку так говорить. Я вот в медицине десятый год, всякого нагляделась. Плохое слово страшнее самой болезни.

— Я правды не боюсь, не так воспитан… Нету спирта, уколи чего-нибудь.

— Сильно болит?

— Не болит, в сон клонит. От сна чего-нибудь впарь. Тамара удивилась:

— Так усни, чего лучше… Сон все лечит.

— Нельзя мне. Я тут на задании.

У медсестры закралась мысль, что больной начал бредить, подумала, не сбегать ли к дежурному врачу за советом, но пригляделась: нет, опять шутит.

— На каком же задании? — подыграла лукаво. — Уж не нас ли, сестричек, охмурять? Хорошо справляешься, могу удостоверить.

С грустью Петрозванов отметил, что впервые в жизни ему неохота поддерживать любовную игру. Не в жилу как-то. Это, конечно, грозный признак.

— В самом деле. Тома, дай чего-нибудь для головы. Чтобы в ней прояснилось. Мутит очень.

Девушка поняла, порхнула к двери, вернулась с таблетками и мензуркой.

— Вот, выпей ношпы. Не повредит. И для сердца хорошо, и для мозгового кровообращения.

— Какая же ты умная… — сказал он с уважением. Потом они еще долго разговаривали. Выяснилось приятное обстоятельство: они были почти земляки, у обоих предки из-под Рязани. Девушка оживилась, стада выспрашивать подробности, и он их на ходу сочинял, ничего не помня ни про дальнюю, ни про близкую родню. А как помнить, если сирота, сын полка… Но только завелся с рассказом про прадеда Савелия, кузнеца из Спас-Клепиков, как вдруг будто ветром просквозило, ощутил, осознал: они уже тут. Взглянул на Тамару, прижал палец к губам, прошептал:

— Т-с-сс!

— Что, Сережа? Еще таблеточку? В коридоре что-то шмякнуло, чавкнуло, глухо, как в лесном болоте. Дверь распахнулась, и на пороге возник мужчина в белом халате, но это был не врач. Средних лет, узкое лицо, мощный, накачанный торс — и в руке, вместо стетоскопа, пистолет с навинченным глушителем. Все просто, как в кино. Явился посланец с того света.

Петрозванов встретился с убийцей глазами и успел понять про него кое-что. Профессионал. Из залетных. Даже, показалось, видел раньше портрет. И еще подумал: "Как же Ваня оплошал, как подставился?"

Жалобно улыбнулся гостю, и тот, вместо того чтобы сразу пальнуть, плотно прикрыл за собой дверь. Повернулся и прикрыл, оценив обстановку как абсолютно выигрышную. Парализованный мужчина, обосравшийся, судя по морде, от страха, и какая-то молодая дуреха, которую тоже придется кончить. На то, чтобы закрыть дверь, ушли какие-то секунды, но именно они стоили ему жизни. Хотел, чтобы было потише, так и вышло.

Петрозванов произвел сложный, почти невероятный, нереальный, противоречащий теории бросок. Сбоку снизу, используя продольные мышцы руки, сконцентрировав энергию на вершине позвоночного столба и, естественно, как положено, мысленно вычертив линию полета и всем сознанием воплотившись в сгусток огня. Старый мастер Тхи Тан, частенько поругивавший Петрозванова за легкомыслие, на сей раз остался бы доволен. Нож вонзился чуть пониже адамова яблока пришельца. Тот умер, не успев понять, что произошло. Глухо, сдавленно охнула медсестра.

— Дай ножницы, быстро! — прикрикнул Петрозванов. — Вон те, на тумбочке.

Ножницы не понадобились, хотя Тамара, будто сомнамбула, послушно выполнила приказ. За дверью сухо процокала автоматная очередь, и следом в палату ввалился спецназовец Ваня. Половина лица вместе с глазом словно залита алой краской. Повинился смущенно:

— Извини, лейтенант, все же подловили… Вижу, на каталке везут больного, чин чином…

— Ничего, — успокоил Петрозванов. — Это первая ласточка. Приноровишься еще…

Иванцов гордился собой. Без специальных знаний, практически на голом энтузиазме ему удался поразительный научный эксперимент. Может быть, все-таки помогло то, что он сам еще отчасти находился в плену хосписных видений. Во всяком случае новоявленный лидер партии Громякин важно расхаживал по квартире, покрикивая на подвертывающихся под руку Сидоркина и Надин — и разговаривал исключительно в соответствии со своим новым статусом. Сидоркина он принимал за своего пресс-секретаря, Надин за полюбовницу, а к Анатолию Викторовичу относился как к товарищу по борьбе, временно переметнувшемуся в оппозицию. На него было любо-дорого смотреть. Он проделывал и говорил такие вещи, от которых Надин, забыв обо всех своих горестях, заливалась колокольчиком. Правда, перед ней возникла небольшая личная проблема, но она вышла из положения с честью. На все предложения Громякина удалиться с ним в укромный уголок и заняться своими прямыми обязанностями, в ужасе округлив глаза, отвечала, что придется немного потерпеть.

— Почему?! Отвечай, потаскуха! — грозным Громякинским голосом требовал ответа двойник.

— При муже не могу, — пищала и указывала пальцем на хмурого Сидоркина.

— Разве он тебе муж? С каких пор?

— Обвенчались на Красную горку, Владимир Евсеевич.

— Без моего разрешения?

— Вы были в Ираке, Владимир Евсеевич. Он меня хитростью взял.

Двойник оборачивался к Иванцову:

— Что посоветуешь, Толян?

— Потерпи, Володя, — сочувствовал Иванцов. — Скоро другого секретаря сыщем.

— Бред какой-то, — ворчал двойник. — С собственной любовницей нельзя потешиться из-за какого-то говнюка.

Обладая единственной и незамутненной извилиной, он был доверчив, как дитя. Угрожающе взглядывал на Сидоркина, но тот отвечал смиренной улыбкой.

Двух суток не прошло, а представление разыгралось не на шутку: игровой ход внушения придумал будто по наитию Иванцов. Впрочем, какое наитие… Он отталкивался от россиянской действительности, где все призрачно, зыбко, нетвердо и словно понарошку. Сидоркин не одобрял это метод, считал его ненадежным. Ему представлялось, что пожилой ученый должен употребить что-нибудь более основательное из научного арсенала, но результат был налицо. За двое суток из сырого материала возник политик Громякин, мало чем отличающийся от прототипа. Однако ближе к вечеру Иванцов опять завел речь об этической стороне дела. Уведя Сидоркина на кухню, сказал: