Это была наша первая в жизни встреча.

Мы доехали до мотеля, я надела новенький купальник и рванула к большой воде. Прадеш просто наблюдал и фотографировал, как я бегаю по мокрому песку и визжу, падаю на спину и подолгу смотрю в небо.

Я была так свободна!.. Навсегда запомнила это чувство – шум большой воды, пронзительно-яркое небо, песок на икрах, соленые волосы, влюбленный взгляд на мне. И Свобода!

Я нарочно много пишу о своих чувствах к океану и природе, но не к Прадешу. Потому что тогда их уже практически не осталось.

Как это бывает в восемнадцать лет: ты за что-то так отчаянно бьешься, параллельно происходит много интересного и нового (а у меня случился потрясающий взлет в группе Demo) – и твой фокус внимания смещается. И мне важно было увидеть еще раз, почувствовать, понять: правда ли я остываю? Поэтому я решила лететь. Чтобы увидеться, пусть даже в последний раз.

Я знала, что где-то там, в Москве, в меня уже по уши влюблен продюсер. Я вспоминала каждый день наших приключений на гастролях, его отеческую заботу, помощь, решение всех ситуаций, защиту.

На одном из концертов ко мне на сцену вырвался сумасшедший фанат. Он буквально сбил меня с ног, схватил крепко и впился мне прямо в губы. Это был кошмар! Я так испугалась! Ни один из охранников не успел среагировать. И тут из-за кулис вылетел мой продюсер и просто с размаху всей массой тела сбил этого несчастного «героя-любовника» обратно в толпу, где его уже подхватили секьюрити.

Это было то самое чувство, которого я так искала всю жизнь, как слепой щенок мамино брюшко: быть маленькой девочкой под крылом большого сильного мужчины, который защитит и все за тебя решит.

А тут рядом со мной был Прад. Нежный, юный, далекий… Сама судьба разыграла финальную сцену, и решение пришло само.

Наши выходные на острове Филлип в Тихом океане были в разгаре. Я носилась за маленькими пингвинчиками, которые кучковались тут же, в отливе.

А еще я хотела загореть как можно скорее, ведь в России была зима, а тут – возможность покрыться шоколадным загаром за десять дней отпуска. Я лежала около часа на песке, пока не почувствовала, что меня начинает потряхивать от легкого озноба. Тело покрылось мурашками. Это было странно при такой-то жаре. К сожалению, маленький неопытный юноша не успел предостеречь меня о том, что в Австралии самые опасные озоновые дыры.

Через час мы пошли поиграть в автоматы. Я чувствовала жар, тело начало пылать, как при температуре. Но я все списывала на акклиматизацию.

Прад внимательно смотрел на меня. В какой-то момент я увидела свое отражение в зеркальной стене – мне стало плохо. Лицо было пунцовым! Оно горело как светофор! Щеки, лоб, вся кожа опухла, как будто бы вздулась!

Мое состояние резко начало ухудшаться. Появилась вялость. Я с трудом могла идти пешком. Лоб горел. Градусника с собой не было, но и без него было ясно, что температура очень высокая. Когда начало темнеть, я доползла до ванной и почти закричала от ужаса, увидев свое отражение в зеркале. Некоторые участки моей ярко-алой вздувшейся кожи на круглом от отека лице как будто стали серовато-белыми, будто омертвевшими, и начали отделяться. Лоб, щеки, подбородок… Нос распух и налился страшным коричнево-бордовым цветом.

Я начала плакать от ужаса, но от соленых слез моему лицу становилось только больнее. Прадеш просто смотрел на это и не знал, что делать. Предлагал умыться холодной водой. Но это принесло еще более невыносимое ощущение, что я без кожи.

Я провалилась в забытье. Всю ночь меня трясло. Я дрожала, стискивая челюсти в судорогах, летала в каких-то снах-галлюцинациях.

Спать на боку я больше не могла, только лицом вверх. Утром в зеркале отразилось кошмарное, заплывшее от жуткого отека, круглое НЕ МОЕ лицо. Белые участки кожи начали твердеть. Все остальное покрылось мелкими белыми пузырьками.

Без лишних подробностей: я, восемнадцатилетняя девочка, в самом начале своего женского пути и расцвете своей карьеры была полностью обезображена сильнейшим солнечным ожогом австралийского солнца. И никто на свете в эту минуту не мог мне помочь.

Мы раньше времени покинули остров. С трудом усевшись в авто (тело пострадало не меньше), я с прямыми руками и ногами полулежа ехала вдоль эвкалиптовых рощ, мимо коал, до которых теперь мне не было абсолютно никакого дела.

Кожа затвердевала, и к вечеру следующего дня я покрылась огромной белой коркой, под которой была мокрая коричневая жижа. Я могла шевелить эту корку на моем лице и теле, потому что под ней образовалась слизистая субстанция. Нужно ли говорить, что помимо психологического страдания этот ожог доставлял мне жуткую боль…

Наутро я проснулась без голоса – отек сковал мое горло. Твердая корка начала темнеть.

Я не могла ни говорить, ни есть, потому что лицо было скованно черной маской обожженных пластов кожи. Когда я приоткрывала рот, слышался хруст. Кожа трескалась, обнажая эту жижу под ней. И снова засыхала. Я была в полнейшем ужасе.

Мне приходилось в щелочку рта выдавливать виноградины и вливать йогурт чайной ложечкой. Прад метался – у меня не было страховки, а попасть к врачу и оплатить гигантский счет в экстренном случае (насколько я тогда поняла) он не мог себе позволить.

Я позвонила по своему мобильному маме с папой. Они стали советовать, что можно сделать. Из всего, что может помочь при сильных ожогах, в наличии была только моя собственная… моча. Я прикладывала салфетки, смоченные ею, к очагам. На этом все.

Когда в трубке раздался голос моего продюсера Вадика, звонившего из Доминиканы, я зарыдала в голос:

– Вадечка, спаси меня! Я умираю!

Буквально за минуту он смог успокоить меня. Велел идти к врачу во что бы то ни стало – плевать на счета, все решим.

– Не переживай, скоро прилетишь в Москву, отведем тебя к лучшим косметологам, спасем лицо!

Все, один звонок – и сразу появилась надежда и почва под ногами вместо страшной пропасти.

На следующий день врач осмотрел мою кожу и сказал, что это, конечно, очень плохой ожог. Если обгореть так еще раз, это может спровоцировать рак кожи. Он выписал какой-то крем, сказал ждать, когда сойдут все слои кожи, и следить, чтобы не осталось пятен.

Стоит ли говорить, что это аукается мне до сих пор?

Оставшиеся дни отпуска я лежала и восстанавливалась. Болтала с Прадом. Но внутреннее решение уже созрело.

Улетала я все равно в пятнах. Позже появилась сильная пигментация. Потом в течение жизни она будет усиливаться во время беременностей и при кормлении грудью.

Сейчас, когда хейтеры пишут мне: «Пятнистая уродина! Смотри, какая страшная у нее кожа, вся в пятнах, буэ!», – эти люди вызывают жалость во мне. Все равно что критиковать людей, переживших трагедию в пожаре, за их рубцы или пятна от ожогов. Критиковать то, что пострадавший человек уже не в силах изменить, – самое дно. Дай Бог им всем никогда не встретиться с ожогами.

Улетая, я незаметно написала письмо для Прадеша и надежно спрятала его. И, уже находясь в аэропорту, отправила эсэмэску: «Подойди к третьей книжной полке, седьмая книга слева, страница сто шестьдесят» (конечно, сейчас я не вспомню точных цифр). В том письме я благодарила его за все и прощалась с мальчиком. Я поняла, что выросла и мне нужно идти дальше по новой самостоятельной жизни. Мне восемнадцать. И я на пороге труднейших испытаний, которые сама себе и устроила.

По возвращении в Москву я сразу же попала в руки замечательного косметолога, которая подтвердила слова австралийского доктора, что нужно дождаться, когда вся кожа сойдет. Она сделала мне увлажняющую и смягчающую маску, выписала скраб и крем. Через пару недель на моем лице сияла молодостью обновленная кожа.