Дверь купальни закрылась, отрезая, оставляя в прошлом воспоминания.

— На обмане, дитя мое, ничего прочного не построишь, — сухой голос священника, раздавшийся за спиной, заставил Нию нервно вздрогнуть и оглянуться назад.

— А если ты и не пытаешься ничего строить? — спросила она, с вызовом посмотрев на священника.

Тот бросил на нее суровый взгляд, что, несмотря на все ее силы и умения фаты, проник в самую глубь души, взвесив и оценив помыслы и желания. Так мог бы смотреть настоящий отец, знающий жизнь, людей, а главное — своего ребенка, со всеми его промашками, отмазками и недостатками. Такого не обманешь, не обведешь вокруг пальца уверенностью и временной верой в собственные слова.

Найдя что-то, видимое лишь ему, отец Игнациус смягчился, жесткие складки около губ разгладились, и он снова стал выглядеть простым стариком, несущим бесконечную службу в храме. Но даже так Ние нестерпимо захотелось… нет, не заслужить прощение, если его и просить, то у Рэна, а хотя бы просто объясниться. Быть понятым… такое простое и естественное желание любого живого человека…

— Мы завтра уходим, отче, и даже мой спутник, опытный воин, переживший десятки битв, не знает, сумеем ли мы выжить. Мне не хотелось уйти так… — она запнулась, не в силах собраться с мыслями и найти, как правильно выразить словами все, что бушевало у нее в душе. — Пусть хоть так, украдкой, втайне ото всех, но я почувствовала себя желанной и любимой… — Жалеющий взгляд старца стал последней каплей, и слезы непрошеными гостями потекли из глаз.

Неожиданно ее обняли, погладили по спине.

— Тише, дочь моя, я же знаю, что ты его любишь, и он бы это узнал, если б хоть раз заметил, как ты смотришь на него, когда спутник не видит. Любовь нас всех делает безумцами, а то, что вам предстоит… Пускай произошедшее придаст тебе сил. Не мне судить тех, кто ради спасения чужого для них мира решил спуститься в Бездну. На весах богов минутная слабость по сравнению с таким деянием на белой чаше даже не всколыхнет черную. Так что этот обман, дитя мое, пока он не несет горя другим, я тебе прощаю и отпускаю. Пусть он тебя более не тревожит.

И от этих простых слов утешения и поддержки ее наконец покинуло чувство вины, тот противный мерзкий слизняк, который поселился в ее душе, и которого она пыталась смыть ковшиками холодной воды.

— А то, что мы там… — она запнулась, не в силах посмотреть отцу Игнациусу в глаза… Как и до конца произнести то, что начала.

Он с мягкой улыбкой качнул головой.

— Это гостевой дом, дочь моя, а не храм. В свое время, когда мы были в моем родном мире, чего там только не происходило. К сожалению, не все те, кто искал и находил там приют, умели вести себя подобающе. А теперь идем на вечернюю трапезу, признаться честно, я снова хочу попробовать шоколад, которым твой спутник так щедро меня угощает. Заодно еще о чем-нибудь поговорим. В прошлый раз он рассказывал такие занимательные истории…

Незаметно для фаты, отец Игнациус, убаюкав разговорами, притащил ее за собой в небольшую кухню, где Рэн уже расставлял на столе дымящиеся пайки походного рациона, экзотические фрукты и выпечку. По предложению священника, отбытие решили перенести на утро, чтобы замаскировать открытие портала регулярным всплеском светлой силы от главного богослужения дня, так что время посидеть на дорожку было. Как и нормально попрощаться.

Небольшое застолье подходило к концу, как-то незаметно оно переросло из обычной дружеской посиделки во что-то большое и значимое, когда каждый из сидящих за столом осознает, что это всё, больше такая встреча не повторится. И все же каждый как мог гнал из сердца тоску, боль, страх. Тяжело. Я поймал себя на мысли, что сам ищу предлог, чтобы остаться здесь еще на день или два. Проклятая Бездна! Только немного отвлекшись от нее, получив такой желанный и долгожданный отдых, понял, насколько она меня вымотала, и как же трудно вновь решиться, заставить себя сделать этот проклятый шаг вперед.

Снова неизвестность, снова догонялки со смертью, и так раз за разом, понимая, что можешь ошибиться лишь раз, он же будет для тебя последним. Я устал, у каждого человека есть предел прочности, и сейчас четко понимаю, что нащупал свой. Если выживу и вернусь домой, что бы дальше ни происходило, придется надолго снизить темп. Надо восстановиться, и речь даже не о теле или все еще сбоящей печати Хаоса, а о душевном состоянии, о воле и общей выносливости. Без запаса прочности очередной выверт судьбы, которыми так богата жизнь любого Игрока, я могу просто не вывезти. И не факт, что в следующий раз оказавшиеся рядом захотят и смогут помочь. Нужно вовремя остановиться и сказать себе стоп. Дома ждет любимая, друзья, клан и все то, что я пытаюсь создать. Новый путь для тех, кто не хочет идти дорогой бесконечного разрушения и смерти. Я ответственен за них и поэтому, как ни странно, должен себя беречь в первую очередь. Хотя, с сомнением хмыкнул, в следующий раз опять вряд ли получится. Пока не подниму в силе друзей.

Душно. Встав из-за стола с расставленными на нем угощениями, вышел на улицу. Ни неба, ни звезд, лишь проклятый туман, из серого ставший бордово-черным со всполохами кровавых молний, сделавшими его абсолютно непроницаемым для любых ритуалов призыва или обращений к высшим сущностям.

— Вы завтра уходите? — тихий голос отца Игнациуса, раздавшийся за спиной, заставил его гостя обернуться, а после коротко кивнуть.

— Да, как вы и посоветовали, на рассвете, попытаемся скрыть переход за всплеском силы от утреннего богослужения, — Рэн ненадолго замолчал, выплывая из собственных мыслей и переживаний, и коротко, но искренне добавил: — Спасибо вам за все.

— В отличие от вашей спутницы, сын мой, ты совсем неразговорчив. И да, я знаю, что ты не любишь, когда я так к тебе обращаюсь. Одно из высших имен Паладиуса — ВсеОтец, и все живущие в Радуге миров — в той или иной мере его дети, неважно, верят они в него или нет. И я, как духовный его представитель, вправе обращаться так к любому разумному, вне зависимости от того, к какому пантеону тот принадлежит. Это не попытка давить или переманить в свою веру.

— Я понимаю, — Рэн кивнул, соглашаясь с приведенным доводом. — Но я был немногословен с вами все эти дни вовсе не поэтому. С вами трудно, отец Игнациус, очень остро чувствуешь собственное несовершенство. Вы здесь, в этом проклятом всеми богами месте не оставили свой путь, свою молитву… Двойная Спираль мало чем, по сути, отличается от Бездны. Та же бесконечная гонка вверх по пирамидам из голов и трупов — убей или убьют тебя. Повсюду ложь, предательства, интриги, Арена, Форлейг с его рабскими бараками, а также твое собственное бессилие глобально на все это повлиять…

— И ты опустил руки? — отец Игнациус подошел ближе к своему собеседнику, невидяще смотрящему на фонтан посреди двора.

— Нет, с некоторых пор пытаюсь хоть что-то изменить, — угрюмо ответил юноша, продолжая смотреть на текущую воду. — В последнее время даже начало что-то получаться. И все же это такая капля в море! — Рэн качнул головой, словно только сейчас начал осознавать масштабы происходящего. — Там, когда живешь в этом всём… — он неопределенно развел руками, словно пытаясь обхватить необъятное, — зло становится нормой вещей, ты просто не замечаешь происходящего или сознательно не хочешь видеть, потому что всем помочь не можешь. Отводишь глаза, когда ведут очередную партию рабов на жертвенники Аллеи Богов. Опускаешь голову, идя по торговому центру Гильдии Работорговцев. Не вспоминаешь о квартале Черных Фонарей и проходишь мимо команд людоловов на нижней площадке… Это трудно. Потому что осознаешь, что вся разница между ними и тобой заключается в том, что тебе просто повезло больше.

— Я понимаю, — отец Игнациус кивнул, соглашаясь. — Знаешь, я ведь тоже не святой, во мне тоже много страхов и искушений, с которыми я веду борьбу каждый день. Ты не представляешь, как часто я задумывался о бессмысленности моего существования. День за днем, год за годом, я даже примерно не знаю, сколько времени прошло и есть ли оно вообще. Но вот вы здесь, и это оправдывает все мое бытие. Вы отправляетесь дальше, продолжаете свой путь, но не будь меня, этого места, не было бы и вас. Я маленький человек, Рэн, не бывший никогда героем, и все же принес свою толику добра. Возможно, это самое большее, что я сделал за всю свою жизнь.