В дверь постучали.

— Входи, — буркнул он.

На пороге возник человек в серой форме магистрата.

— Полковник Делко?

— Я. Чего надо? — грубо ответил полковник.

— Его сиятельство городской магистрат Ойзо, — человек на тон внимания не обратил, — прислал вам сообщение. Полчаса назад на дороге к Товайхо было найдено тело.

Стакан ударился о стену и брызнул в стороны сотней осколков.

В этом доме всегда царил полумрак, словно день отказывался заглядывать за плотно закрытые ставни. Густой, бархатный, разгоняемый только пламенем бесчисленных свечей. Поднимался кольцами ароматный дым из множества курильниц, обнимал фонарики, раскачивающиеся под потолком. Йон видел его опаловые переливы, сплетающиеся с синеватым дымком из длинной трубки, зажатой в тонких пальцах. Сахарное печенье на лакированном столике, дорогой чай в чашках старинного фарфора. По внутреннему краю чашек плывут алые рыбки, плещут хвостами, ныряя в золотую чайную глубину. За шелковыми перегородками, в сумерках бесконечного коридора, журчат и плачут цимбалы.

Все вокруг текло, все извивалось и уходило в слоистый мрак под потолком, непроницаемый, как глаза женщины, полулежавшей напротив, на широком диване среди груды бархатных подушек.

— Послушай, Кат.

Йон сидел на одном из многочисленных низких табуретов и вертел в руках пачку писем, перевязанных ленточкой.

Женщина чуть приоткрыла длинные веки, взглянула искоса. Ровные белые зубы покусывали янтарный чубук трубки.

Она не станет отвечать, пока он не задаст прямой и конкретный вопрос. Но и тогда потребуется масса усилий, чтобы ее ответ был хоть чуточку вразумительным.

Их игра длилась не первый год, она была привычна, и привычно же раздражала, но деваться было некуда. Ему больше нигде не найти такого информатора, как матушка Катриона, хозяйка самого большого, дорогого и закрытого борделя во всем Альмеррайде.

— Мне сейчас очень важно узнать, чем жил Чител Ойзо. Хоть крупицу информации. Пожалуйста. У меня вправду нет времени.

Новая партия старой игры. Сегодня она началась с того, что Йон в подробностях изложил историю появления у него в клиентах Эреха но-Тьена. Того, что эта история выплывет, он не боялся. Катриона ни разу ни слова никому не рассказала за все время их знакомства. Она умела хранить любые тайны, как хранил их душистый полумрак, что правил за закрытыми дверями ее заведения.

— В прошлый раз, — она заговорила, низкий грудной голос смешался с ароматным дымом, — помнится, мы расстались немного… нервно.

— Кат, — Йон опустил глаза, покрутил ленточку в пальцах. — Я забыл извиниться. Я знаю. Так что… прости меня. Прости, что я тогда не выдержал и сорвался.

Лукавый бархатистый смешок был ощутим физически, всей кожей.

— Дорогой мой страж, вы и выдержка — понятия несовместимые. Но я простила. Вы тогда были так расстроены, ведь ваша добыча едва не ускользнула.

Боги, пошлите смирения.

— Но это не причина, чтобы кричать на женщину, — не согласился Йон. — Поэтому я еще раз настоятельно прошу у тебя прощения.

Катриона фыркнула, изящным движением положила трубку на край серебряного блюда. Сквозь густые волны упавших на лицо волос блеснули глаза, черные бриллианты с глубоко запрятанной золотой искрой. Длинные ресницы опустились, погружая искры в беспросветную ночь.

Танец соблазна, в котором каждое движение выверено до бритвенной остроты.

Невероятная женщина. Драгоценность, мечта. Мужчины всего королевства готовы на коленях ползти за ней по улицам, только бы она взглянула.

— Понимаешь, Кат, ты моя единственная надежда. Я думал, когда забирал сегодня вот это, — он помахал пачкой писем, — что они помогут мне узнать о личной жизни тула Ойзо. Они помогли. И я хочу понять, что именно я узнал.

Катриона неотрывно смотрела на него.

— Будет непросто, — заметила она, но Йон не позволил сбить себя с мысли.

— Я просто оставлю их у тебя. Понимаешь… если это то, о чем я думаю, то это очень важно. Проклятое дело разрастается с каждым часом. Эти письма, следы изнасилования, свертки из шелка и полковники… Немного слишком даже для магистратского сынка, не думаешь?

Она плавно села; узкие, идеальной формы ступни утонули в шелковом ворсе ковра. На смуглых изящных щиколотках призывно звякнули золотые браслеты. Переставила чашки с недопитым чаем. Движения женщины были совершенны, бесцельны и бессистемны.

— Я не могу привлечь внимание старика, Кат, — Йон положил связку писем на край блюда с печеньем. — Я-то выживу, даже теперь меня нельзя тронуть, но пацана сожрут. Поэтому если знаешь что-то, что поможет мне разгадать эту дерьмовую загадку, я буду очень тебе благодарен.

— Йон, — Катриона резко оборвала его. — Эрл Ойзо никогда не прикасался ни к кому в моем доме. Немного людей в этой стране, о ком я могу такое сказать.

Это был ответ. И упрек, начало скандала, в котором он не желал принимать участия. Рейке помолчал, кивнул и тяжело поднялся. Ноги затекли.

— Но письма я все же оставлю у тебя. Попробуй узнать, кто их писал.

Он повернулся и направился к выходу, стараясь не споткнуться о разбросанные подушки.

Она остановила его, когда он коснулся бронзовой ручки в виде кошачьей головы.

— Обернись! — голос был злой и отчаянный.

Чуть помедлив, Йон оглянулся.

Катриона сидела на своем низком диване, прямая, словно стрела, и бархат сброшенного платья стекал на пол. Сочетание огня и тьмы обрисовывало совершенное тело обнаженной женщины.

— Неужели ты не видишь причины остаться?!

Это тоже часть игры, в которую они играли все двадцать лет, что были знакомы, за исключением года, что Йон Рейке провел здесь же, в борделе, на цепи за железной дверью подвала.

— Прости меня.

— Восемь лет прошло, восемь! Ты уже не можешь ей изменить!

— Речь не об измене.

— Ты так ее любил?!

— И всегда буду.

Он отвернулся, за спиной опрокинулся столик, рассыпая содержимое по ковру.

— Эрл Ойзо приходил ко мне, три года назад. Просить за сына. И заплатил мне три тысячи лян полновесным золотом, словно мы с ним были персонажами древней пьесы.

Йон молчал и ждал продолжения.

— Я приняла мальчишку лично, как пожелал его отец. Но он не смог. В этой стране очень мало мужчин, которые не хотят меня, Йон! А еще меньше тех, кто испытывал бы ко мне отвращение. И, поверь, я не желаю знать причин подобного чувства!

Йон кивнул, благодаря, открыл дверь и вышел.

***

В каморку в Синем квартале он вернулся поздним вечером. Сначала бесцельно бродил, выветривая воспоминания и пропитавшие одежду ароматы Шелковой улицы, потом, обнаружив себя аж у Южных ворот, шел домой, чтобы переодеться в гражданское. А когда добрался до двери Эрехова обиталища, небо уже окрасилось в густые цвета ставень на окрестных домах.

Целителя Йон обнаружил в его подземелье, в окружении крепости из справочников, разваливающихся тетрадей, каких-то пробирок с ретортами и дешёвой коптилки, притворявшейся лампой. Пробирки все как одна были с отбитыми краями, потому не составило труда догадаться, откуда нищий бывший студент их наскреб — повытаскивал из мусорных куч вокруг госпиталя.

— Ну, разобрался, что там в свертке? — с порога поинтересовался Рейке.

— Подождите, — пробубнил Эрех, не отрываясь от плошки, в которую что-то капало из хитрой стеклянной конструкции. — Еще чуточку.

Йон ухмыльнулся и принялся прогуливаться по импровизированной лаборатории, разглядывая интерьеры. В принципе, усилия, с которыми мелкий ее сооружал, заслуживали, как минимум, уважения. Чем-то это место напоминало лавку старьевщика, поскольку не обремененный деньгами парень сносил сюда все, хоть отдаленно способное послужить его целям. Вместо книжных шкафов вокруг громоздились поставленные на бок винные ящики, заполненные книгами, отправленной в утиль медицинской посудой, банками и бутылками с подозрительными жидкостями, порошками и анатомическими препаратами. Сыщик остановился перед укупоренной емкостью, где в желтой жиже плавали чьи-то легкие, поскреб пальцем стеклянный бок.