Я мысленно увидел старого Дэвида – как он прогуливался по улицам Амстердама, по узким булыжным мостовым, отступая от жужжащих велосипедов. В нем и тогда присутствовала эта уравновешенность.

– Лестат, ты за меня не отвечаешь, – сказал он. – Ты не виноват в том, что произошло.

Я внезапно почувствовал себя очень несчастным. Но нужно было кое-что сказать, не так ли?

– Дэвид, – начал я, пытаясь скрыть горечь. – Если бы не ты, я бы никогда с ним не справился. В Новом Орлеане я говорил тебе, что буду твоим рабом навеки, если ты поможешь мне отобрать мое тело. Что ты и сделал. – У меня дрожал голос. Мне было противно. Но почему не сказать все сразу? К чему продлевать агонию? – Конечно, я понимаю, что теперь я потерял тебя навсегда, Дэвид. Я понимаю, что теперь ты никогда не примешь от меня Темный Дар.

– Но зачем говорить, что ты потерял меня, Лестат? – спросил он тихо, но пылко. – Почему мне нужно умереть, чтобы любить тебя? – Он сжал губы, пытаясь подавить внезапный всплеск чувства. – Зачем тебе такая цена, особенно сейчас, когда я живу как никогда прежде? Господи Боже, ты, естественно, сознаешь величие того, что произошло! Я переродился.

Он положил руку мне на плечо, стараясь сжать твердую чужеродную ткань, которая едва чувствовала его прикосновение, или же, лучше сказать, чувствовала его совсем по-другому, а как – он никогда не узнает.

– Я люблю тебя, друг мой, – сказал он тем же жарким шепотом. – Прошу тебя, не уходи. Мы стали так близки.

– Нет, Дэвид. Не стали. В последние несколько дней мы были близки, потому что оба были смертны. Мы видели одно и то же солнце, одни и те же сумерки, чувствовали одно и то же земное притяжение. Мы вместе пили и преломляли хлеб. Мы могли бы заняться вместе любовью, если бы ты позволил. Но все изменилось. Ты получил молодость, да, а с ней – головокружительное удивление, сопутствующее чуду. Но, глядя на тебя, Дэвид, я все равно вижу смерть. Я вижу человека, который гуляет на солнце со смертью за плечом. Я знаю, что не могу быть твоим спутником, как ты не можешь быть моим. Все это просто доставляет мне слишком мучительную боль.

Он молча наклонил голову, самоотверженно стараясь сохранить внутреннее самообладание.

– Не оставляй меня так рано, – прошептал он. – Кто еще во всем мире сможет меня понять?

Внезапно мне захотелось взмолиться: «Подумай, Дэвид, бессмертие в прекрасном молодом теле!» Я хотел рассказать ему обо всех местах, куда мы, двое бессмертных, сможем отправиться, о чудесах, которые сможем увидеть. Я хотел описать мрачный храм, обнаруженный мной в самой чаще тропического леса, объяснить, что значит без страха бродить по джунглям и иметь глаза, проникающие в самые темные уголки… О, сейчас из меня польется поток слов, а я не предпринимаю попыток скрыть мысли и чувства. Ну да, ты снова молод, и теперь можешь остаться молодым навсегда. Более подходящего средства для путешествия во тьму и представить невозможно; как будто таким образом тебя подготовили темные духи! Ты обладаешь и мудростью, и красотой. Наши боги совершили чудо. Идем, идем со мной.

Но я молчал. Я не стал умолять. Молча стоя в коридоре, я вдыхал исходящий от него запах крови, запах, исходящий от каждого смертного, но у каждого он свой. Как мучительно мне было отмечать эту новую жизненную энергию, этот более резкий жар, более звучное и медленное сердцебиение, открытое моим ушам, как будто само тело говорило со мной на непонятном ему языке.

В том новоорлеанском кафе это живое существо источало тот же самый резкий запах жизни, но он был другой. Да, совсем другой.

Покончить с этим было несложно. Что я и сделал. Я завернулся в хрупкий одинокий покой обычного человека. Я не смотрел ему в глаза. Мне больше не хотелось слушать сбивчивые извинения.

– Скоро увидимся, – сказал я. – Я понимаю, что буду тебе нужен. Когда груз ужаса и тайны будет давить слишком сильно, тебе потребуется твой единственный свидетель. Я приду. Но дай мне время. И не забудь. Позвони моему человеку в Париж. Не полагайся на Таламаску. Разумеется, ты не пожертвуешь им еще и эту жизнь?

Повернувшись, чтобы уходить, я услышал в отдалении приглушенный звук открывающихся дверей лифта. Приехал его друг – невысокий седовласый человек, одетый так, как часто одевался Дэвид, в официальный старомодный костюм-тройку. Он с очень взволнованным видом приближался к нам быстрой оживленной поступью, но тут его взгляд остановился на мне, и он замедлил шаг.

Я поспешил прочь, не обращая внимания на противное сознание того, что этот человек знает меня, знает, кто я и что я. Тем лучше, решил я, ибо он, несомненно, поверит Дэвиду, когда тот начнет свою странную повесть.

Ночь, как всегда, ждала меня. А жажда моя ждать больше не могла. Я на секунду остановился, запрокинул голову, закрыл глаза, почувствовал жажду и захотел зареветь, как голодный зверь. Да, когда ничего другого не остается, существует кровь. Когда мир при всей своей красоте кажется пустым и бессердечным, а я полностью в тупике. Подайте мне старую подругу смерть и соответствующий поток крови. Идет Вампир Лестат, он хочет пить, и сегодня-то ночью он себе ни в чем не откажет.

Но, рыща по грязным переулкам в поисках моих любимых жестоких жертв, я понимал, что потерял свой прекрасный южный город Майами. По крайней мере, на какое-то время.

Я не мог выбросить из головы элегантный номер в «Сентрал-Парк» с открытыми навстречу морю окнами и фальшивого Дэвида, заявляющего, что он хочет получить Темный Дар! И Гретхен. Настанет ли момент, когда я забуду Гретхен и то, как изливал историю Гретхен человеку, которого считал Дэвидом, после чего мы поднялись по ступенькам в мою комнату, как у меня билось сердце и я думал: «Наконец-то! Наконец-то!»

Озлобленный, разгневанный, опустошенный, я больше не хотел видеть красивые отели на Саут-Бич.