Только глубоко за полночь увидели мы его снова.

Я достаточно разобрался в обстановке, чтобы избегать маленького клуба «Лидо», так как это было лучшее место для танцев, а он их любил, и кроме того, там царила удобная темнота. Вместо этого я слонялся по более просторным местам отдыха, не забывая о темных очках и зализав волосы назад с помощью толстого куска жира, который по моей просьбе любезно дал мне смущенный молодой стюард. Я не возражал против такого кошмарного внешнего вида. Так я чувствовал себя неузнаваемым и находился в большей безопасности.

Когда мы заметили его, он снова был в одном из внешних коридоров и теперь двигался по направлению к казино. На этот раз наблюдать за ним пошел Дэвид – в основном потому, что не мог противостоять искушению.

Я хотел напомнить ему, что в нашу задачу не входит преследовать мерзавца. Все, что нам нужно, – это в подходящий момент напасть на каюту Королевы Виктории. Газетка, выпускавшаяся на пароходе, указывала точное время восхода солнца – шесть двадцать одна. Я засмеялся про себя, но ведь я больше не мог с легкостью угадывать такие вещи. Ничего, в шесть двадцать одну я снова буду самим собой.

Наконец Дэвид вернулся к креслу рядом со мной и взял газету, которую перед этим упорно читал при свете настольной лампы.

– Он у рулетки, причем выигрывает. Чтобы выиграть, паршивец использует свои телекинетические способности! Какой же он дурак.

– Да, ты об этом без конца говоришь, – сказал я. – Давай поговорим о наших любимых фильмах, хочешь? Что-то в последнее время Рутгера Хауэра не видно. Скучаю я без этого парня.

Дэвид коротко рассмеялся.

– Да, я и сам очень люблю этого голландца.

В двадцать пять минут четвертого мы все еще тихо разговаривали, когда мимо нас опять прошелся красавчик мистер Дж. Гамильтон. Медлительный, мечтательный, обреченный. Когда Дэвид шевельнулся, чтобы проследить за ним, я положил свою руку на его.

– Не надо, друг. Осталось всего три часа. Расскажи мне сюжет того старого фильма, «Тело и душа». Помнишь его? И кстати, там не было строчки из Блейка – про тигра?

В десять минут седьмого небо уже заливал молочный свет. Именно в такой момент я обычно искал себе убежище и сейчас не представлял себе, что он еще этого не сделал. Мы найдем его в блестящем черном сундуке.

После начала пятого, когда он в пьяной медлительной манере танцевал на площадке опустевшего клуба «Лидо» с седовласой женщиной маленького роста в красивом мягком красном платье, мы его не видели. Мы стояли на расстоянии, не заходя в бар, прислонившись спинами к стене, и слушали резкий поток его вежливой, ужасно вежливой британской речи. Потом мы оба сбежали.

Теперь же момент настал. Хватит от него бегать. Долгая ночь клонится к концу. Мне несколько раз приходило в голову, что в течение следующих нескольких минут я могу погибнуть, но эта мысль никогда в жизни меня не останавливала. Если бы я думал о том, что Дэвид подвергнется опасности, я бы совершенно потерял мужество.

Дэвид никогда еще не был настроен так решительно. Он только что достал большой серебристый револьвер из каюты на пятой палубе, и теперь он лежал у него в кармане. Мы оставили сундук открытым, наготове; на двери висела табличка: «Не беспокоить», – чтобы не зашли стюарды. Также мы решили, что черный револьвер я с собой не возьму, ибо в таком случае после обмена оружие окажется в руках Джеймса. Каюту мы не заперли. Ключи же мы оставили внутри, так как носить их с собой значило идти на риск. Если какой-нибудь услужливый стюард и запрет каюту, мне придется открыть замок телепатически, что для прежнего Лестата не составляло труда.

С собой в кармане пиджака у меня был только фальшивый паспорт Шеридана Блэквуда и деньги в достаточном количестве, чтобы этот дурак сбежал с Барбадоса в любую часть света, куда пожелает. Пароход уже направлялся в гавань Барбадоса. Если на то будет воля Господня, он пришвартуется быстро.

Мы тихо прошли к двери каюты Королевы Виктории, и Дэвид сунул ключ в замок. Мы немедленно оказались внутри. Открытый сундук был пуст. Дьявол еще не явился.

Не произнося ни слова, я выключил лампы одну за другой, подошел к дверям веранды и отдернул шторы. Синее небо еще сияло ночью, но с каждой секундой оно все больше и больше бледнело. Комнату залило приятное, мягкое освещение. Оно обожжет ему глаза. И заставит покраснеть от боли его незащищенную кожу.

Вне всякого сомнения, он уже идет сюда, иначе и быть не может, разве только у него есть второе, неизвестное нам укрытие.

Я вернулся к двери и встал слева от нее. При входе он меня не увидит, так как меня загородит открытая им самим дверь.

Дэвид поднялся по ступенькам к верхней гостиной и повернулся спиной к стеклянной стене, лицом к двери в каюту, крепко держа в руках револьвер.

Внезапно я услышал поспешно приближающиеся шаги. Я не осмелился сигналить Дэвиду, но видел, что и он это слышит. Существо почти бежало. Я изумился его отваге. И когда в двери скрипнул ключ, Дэвид поднял револьвер и прицелился.

Дверь распахнулась и хлопнула; Джеймс, чуть ли не спотыкаясь, вошел в комнату. Он поднял руку, чтобы заслониться от проникающего сквозь стеклянную стену света, пробормотал придушенное ругательство, явно проклиная стюардов за то, что они не задернули шторы, как им было велено.

В своей обычной неуклюжей манере он двинулся наверх, но тут остановился. Он увидел, что наверху, нацелив на него револьвер, стоит Дэвид, и тогда Дэвид крикнул:

– Давай!

Всем своим существом я набросился на него, моя невидимая часть взлетела вверх, вылетела из смертного тела и с несоизмеримой силой кинулась на мою прежнюю оболочку. Меня мгновенно отбросило назад! Я с такой скоростью вернулся в свое смертное тело, что оно шлепнулось о стену.

– Еще раз! – закричал Дэвид, но меня снова оттолкнули с головокружительной скоростью, и я с трудом подчинил себе тяжелые смертные конечности и вскарабкался на ноги.

Я увидел, как надо мной замаячило мое старое вампирское лицо, комната осветилась ярче, и глаза покраснели и прищурились. Да, я знал, от какой боли он страдает! Я знал, в какой он растерянности. Солнце сжигало его нежную кожу, так и не излечившуюся до конца после пустыни Гоби! Наверное, у него уже слабеют руки и ноги – с приближением дня неизбежно наступает немота.

– Ладно, Джеймс, игра окончена, – в нескрываемом бешенстве сказал Дэвид. – Пошевели мозгами!

Он повернулся, словно голос Дэвида резко привлек его внимание, но потом отступил, наткнулся на ночной столик, с противным громким звуком смяв плотный пластик, и вскинул руку, чтобы защитить глаза. В панике он увидел, какой устроил разгром, и попытался опять посмотреть на Дэвида, стоявшего спиной к восходящему солнцу.

– И что ты теперь намерен делать? – спросил Дэвид. – Куда тебе идти? Где тебе прятаться? Тронь нас – и каюту обыщут, как только обнаружат трупы. Все кончено, друг мой. Сдавайся.

Джеймс испустил глубокий рев. Он наклонил голову, как слепой бык, готовый к нападению. Увидев, как его руки сжимаются в кулаки, я исполнился отчаяния.

– Сдавайся, Джеймс, – крикнул Дэвид.

И когда тварь разразилась потоком проклятий, я еще раз бросился на него, движимый в равной степени как мужеством и смертной волей, так и паникой. Воду рассек первый горячий солнечный луч! Господи, сейчас или никогда, и отступать нельзя. Нельзя. Я столкнулся с ним в полную силу, проник в него, почувствовав удар парализующего электрического разряда, и лишился способности видеть; меня засасывало внутрь, в темноту, все ниже и ниже, словно гигантским пылесосом, и я закричал:

– Да, в него, в меня! Да, в мое тело! – И уставился прямо на вспышку золотого света.

Боль в глазах была невыносимой. Как жара в пустыне Гоби. Великое, конечное адское пламя. Но у меня получилось! Я попал в свое тело! А пламя – это восходящее солнце, опаляющее мое дорогое, бесценное сверхъестественное лицо и руки.