— Матерь Божья! Это понятно любому школьнику. Принц Генри совсем еще молодым человеком отличился геройством и храбростью при штурме Сеуты.

Господь даровал ему эту победу, чтобы принц служил святому кресту и обращал в христианство дикие африканские народы.

— Так он завоеватель? — наконец понял Найденов. Ана вспыхнула.

— Благодаря ему началось то, что теперь называют эпохой великих географических открытий.

— А я думал, все началось с Колумба, — засмеялся Найденов, давая понять, что его мало интересуют исторические подробности.

Он повернулся к Ане, и смех его мгновенно оборвался. Девушка стояла босиком на антикварных плитках. На ней была белая, почти прозрачная рубашка, слегка прикрывающая бедра. Маленькие круглые груди беззастенчиво торчали крупными сосками. Вся ее хрупкая фигура казалась под просторной материей выточенной из какого-то благородного дерева. Нагота ее воспринималась настолько естественно, что майор завороженно продолжал рассматривать ее плоский с мягкой вогнутостью живот и маленький белый треугольник, непонятно каким образом зацепившийся за бедра.

— А самое главное в этом гобелене то, что он является пророческим, — не обращая внимания на блуждающий обалдевший взгляд майора, продолжала Ана. — Видишь в его руке розу? Это знак чистоты веры, которую он несет африканцам.

Цветок поистине божественный. Три века прошло, а он не потускнел.

— Красивая роза, — выдавил из себя Найденов, не в силах оторваться от созерцания девушки.

— При чем тут красивая? Пророческая! Ведь через двадцать лет щитоносец принца, Ианиш, обогнул мыс Бохадор возле Северного тропика и убедился, что африканская земля по ту сторону мыса не выжжена солнцем дотла, как считали капитаны, а значит, есть путь для дальнейшего проникновения веры в сердца человеческие. Из этого плавания в подтверждение своей правоты он привез принцу розы Святой Марии. Это такие минералы, которые от векового выветривания превращаются в окаменелые лепестки роз.

Найденов почувствовал неловкость своего положения, отошел от гобелена и, стремясь держаться непринужденно, взял в руки массивную расписную вазу и чуть было не уронил, потому что она оказалась слишком легкой для затраченных усилий. Ана по-детски звонко рассмеялась.

— Это же колебас! Он сделан из сушеной тыквы. Держи нежно, а то надавишь, и рассыплется от древности.

На светло-сером фоне сосуда были изображены распластанные крокодилы, какие-то рогатые животные и скачущие на лошадях люди.

— Сколько же у тебя интересного, — уважительно оценил майор и осторожно поставил вазу на место.

— Раньше в Анголе были замечательные музейные редкости. Потом их стащили в крепость. Сейчас там музей ФАПЛА. Знаешь?

— Нет. Мне в Луанде было не до музеев.

— И не ходи. Оттуда уже все растащили...

— Кто?

— Иностранные друзья новой власти. Всю историю на сувениры извели, — вдруг посерьезнев, с вызовом сказала Ана.

Найденов боялся смотреть в ее сторону. И не потому, что был замешан в вывозе ценностей, а уж слишком его волновала едва прикрытая нагота девушки.

— Ладно, не будем об этом, а то еще обидишься. Садись, сейчас сделаю кофе.

Стоило Ане пройти мимо него и присесть возле магнитофона, как Найденов впился в нее взглядом, оценивая грациозность и легкость каждого ее движения.

Послышались тяжелые грудные звуки народной мелодии. Ана резко поднялась, полы рубашки кокетливо порхнули перед восхищенным взглядом майора.

Независимой стремительной походкой девушка направилась в кухню. Оказалось, что сзади белый треугольник был также мал, отчего ее тонкие с едва намеченными икрами ноги начинали свою восхитительную длину прямо от острых лопаток, четко обозначенных на спине.

Найденов почувствовал легкую дрожь и поспешно сел на тахту. «Что же дальше? Неужели она готова? Так сразу? И во сне такие радости не снились».

Он закинул ногу на ногу, чтобы хоть как-то обуздать зреющее желание.

Если разобраться, на телестудии его больше поразило то, что перед ним незнакомая юная белая женщина, а совсем не ее лицо и тем более фигура.

Через какое-то время тщательно пережевывая холодную курицу, он даже отметил несколько великоватый для небольшого лица нос и слишком выдающийся заостренный подбородок. К тому же Ана казалась не столь стройной, скорее худой и угловатой, хотя тогда на ней были широкие белые шорты и желтая рубашка с множеством карманов. Но почему же сейчас он не может оторвать от нее глаз и готов биться об заклад, что перед ним потрясающая красавица? В Уамбо полно негритянок с удивительно пропорциональными, пластичными и сексуально подчеркнутыми фигурами, но они ни разу не рождали в его душе подобного озноба.

Вообще Найденов довольно спокойно относился как к присутствию женщин, так и к их отсутствию. Монотонность семейных отношений и эгоизм Тамары в постели притупили в нем сексуальные желания из-за постоянного предчувствия тяжелой и неблагодарной работы. И вдруг он почувствовал впервые, что задыхается от желания.

Усилием воли Найденов прервал воспоминания и с надеждой взглянул на все также неподвижно золотящийся океан. Раньше, когда он слышал выражение «океан любви», то относил это к какой-нибудь поэзии. Теперь же понял, что любовь и впрямь измеряется океанами, и что толку ему, простому смертному, упавшему с борта стального крейсера в океанскую пучину, пытаться спастись вплавь. Лучше уйти с этой площадки!

Но оказалось, что майор на площадке не одинок. Рядом стоял и молчаливо всматривался в подернутую маревом даль крепкий суровый мужчина в мятой хэбэшной робе. Своей угрюмой значительностью он явно не вписывался в видения, посетившие Найденова. Но никакого удивления по поводу столь неожиданного и бесшумного появления не возникло. Просто Найденов решил уйти, чтобы не мешать человеку, пребывающему в глубокой задумчивости.

В этот момент Рубцов тихо, отчетливо произнес: «Выпить нужно».

Найденов не понял. Посмотрел с опаской на океан. Заметив его замешательство, подполковник, не отрывая взгляда от золотистой глади, уточнил:

— Нет, столько не выпью. Пару пузырей, больше не беру. Да и то с тоником. Ты, майор, откуда здесь взялся?

— Из Уамбо. К Панову вызвали, — вяло ответил Найденов, вспомнив, что в любой момент его судьба может быть перечеркнута.

— К Панову? — оживился незнакомец, — Известно, зачем?

— Не сообщили.

— Тогда все в порядке. Кто по специальности? Связист?

— Так точно.

— Значит, в мою группу. Это меняет дело. У тебя баксы есть?

Найденов смотрел на повеселевшего неизвестно от какой радости мужика и не понимал, о чем тот ведет речь. Какая группа? Какие баксы? Его за аморалку в Москву...

— Нет. Кажется, я тут по другому вопросу. По личному. Рубцов хмыкнул:

— К Панову по личному не вызывают. Слишком ты для него букашка. К Проценко могут, он по политчасти у генерала Двинского. К тому на клизму запросто отправят. Знаю. Он любит личные дела. А к Панову и не надейся, не вызовут.

— А меня вот вызвали, — Найденова начинала раздражать дурацкая воинская примитивность, свойственная некоторым офицерам, думающим, что в армии все делается по уставу и по их глупости. Пойди, объясни такому, что есть особые отношения, когда и не каждый генерал посмеет приказать майору.

— Какой-то ты перепуганный. Вы там, в училище, что на гражданке — совсем от армии отвыкаете. Какая у тебя фамилия?

Найденов пожалел, что не ушел с площадки раньше, чем этот питекантроп.

— Майор Найденов.

— Ну, точно! В мое распоряжение, — для верности подполковник достал новенький красный блокнот. Открыл его на первой странице и протянул Найденову:

— Читай.

Майор не поверил своим глазам. Среди нескольких фамилий, написанных корявым почерком, он отчетливо различил свою. В голове промелькнула мысль: не устаревший ли список?

— И приказ обо мне подписан?