Мы свернули к парковке, и я споткнулась в попытке догнать Эльзу, которая шла маленькими, но уверенными шагами.

— Три простых правила. Первое, ты не разговариваешь с Ковальски без меня и еще с кем-то из полицейских. Вообще ни с кем. Если они захотят знать, как пройти на проспект Мичигана, ты звонишь мне. Если они захотят знать, как зовут твою собаку, ты звонишь мне.

Я сказала ей, что у меня не было собаки, но лицо Эльзы было твердым как кремень и официальным. Она продолжала:

— Если захотят поговорить о погоде…

— Я звоню вам. Понятно.

— Правило номер два, если мы на допросе, ограничивайся короткими ответами. Да, нет, данные, даты. Ты отвечаешь исключительно на вопросы, которые он задает.

— Я же уже сделала так!

— Ты противоречила. Ты защищала своего дядю. Ты поставила под сомнение расследование. Это не твое задание, а мое. Я лучше в этом, чем ты, и твой дядя хорошо платит мне, очень хорошо, чтобы я делала это, так что предоставь это мне.

Мы остановились перед блестящим черным Мерседесом, и Эльза вытащила ключи из сумочки Hermes. Она не преувеличивала, что касалось ее цен.

— Но ведь дядя Билли ничего не сделал. И как я должна узнать, что произошло с Верити, если я не буду задавать вопросы этому болвану Ковальски?

Она тонко улыбнулась, когда открывала дверь и сделала мне знак садиться.

— Ковальски — не болван. Он — опытный агент, который в данном случае пошел по ложному следу. И если ты хочешь вернуть его на правильный, тебе нужно позаботиться о том, чтобы твои ответы способствовали этому.

— Вы имеете в виду, я должна врать, — я застегнула ремень безопасности и попыталась невинно смотреть.

— Это не ложь, если они помогут ему найти убийцу Верити.

Я не знала, какой след правильный. Я только предчувствовала, что была связь между Люком, Евангелиной и путешествием Верити в Луизиану. И этим тупым снежным шаром.

Эльза одарила меня ненастоящей, конфиденциальной улыбкой, которую используют взрослые, чтобы показать нам, что они действительно на нашей стороне.

Это то самое выражение лица, которое всюду сует учитель, и оно не работает так хорошо, ну не всегда. Эльза выехала с парковки и поехала по дороге. — Я знаю, что ты сказала, что ничего необычного не происходило, когда Верити вернулась домой, и что ты не вспомнила ничего нового о нападении. Но если все-таки там что-то…

— Ничего, — сказала я и опустилась ниже в мягком, кожаном кресле.

Я понимаю, что могла бы рассказать ей о Люке. Он был единственным связующим звеном, частью тайны, которая последовала за Верити домой.

Он дал ясно понять, что не собирается мне помогать, а Эльза, кажется, была на моей стороне. И, все же, что-то удерживало меня от этого.

Наверное, потому что Люк, хотя он и говорил так много отговорок, поступал так, как будто Верити действительно что-то значила для него.

Или, вероятно, причиной было то, что мне не хотелось делать то, что от меня требовали. Неважно по какой причине, но я оставалась безмолвной, когда мы пересекли Интерстейт 57, движение вокруг нас замедлялось, так как приближался час пик.

Эльза вздохнула. — Все, что я хотела сказать, это: если есть что-то, что могло бы помочь полиции, если рассказать им об этом в правильном направлении и помочь им раскрыть дело. Не этого ли ты хочешь?

Я не думаю, что она намеренно разговаривает так снисходительно, но она говорила так, как будто бы я маленький ребенок, который не хотел есть манную кашу.

Конечно, я хотела бы, чтобы полиция раскрыла дело, но ради Верити, а не ради дяди Билли. Он мог сам позаботиться о себе, особенно, если он платит для этого Эльзе. — Это третье правило? Рассказывать вам, о чем помню? Я имею в виду, если я вспомню?

Одобрительная улыбка Эльзы исчезла. — Нет, третье правило звучит так: Не ври мне. Ложь может принести с собой много неожиданностей, обычно в самый неподходящий момент. Я могу разобраться с полицией, если только ты не хочешь, чтобы они не узнали о чем-то, но важно, чтобы мы контролировали ситуацию. Речь идет о том, кто владеет сведениями. Будь откровенной со мной, тогда я сделаю все, чтобы помочь тебе. Я уже сказала твоему дяде, когда он предложил мне взять твой случай. Я могла бы передать тебя одному из наших новых служащих, какому-нибудь юнцу, который только что сдал экзамены. Ты же не хочешь этого, Мо. Ты хочешь, чтобы я была на твоей стороне.

Я видела нас в качестве победителей так, что я тяжело сглотнула.

Считается ли это ложью, что я украла снежный шар? Никто не допрашивал меня по этому поводу, никто не спрашивал, воровала ли я что-то в последнее время.

А также никто не спросил, не вру ли я. Конечно, это был формальный вопрос, но все же адвокаты придавали значение таким вещам, или?

Эльза вела машину точно также, как она делала все остальное: быстро, решительно и агрессивно.

Мои пальцы тверже сжались вокруг дверной ручки. Другие водители, кажется, тоже чувствовали это и вскоре уступали место, если она вставала плотно позади них. Велосипедисты, которые сами обычно ездили так агрессивно, что это казалось самоубийственным, уклонялись к бордюру и ждали, пока мы не проедем.

— Я не понимаю, почему он так привязался к дяде Билли, — благодаря моему отцу мы привыкли к вниманию полиции. Мы практически знали сотрудников налоговой по именам. Но это было чем-то иным. Это выходило за грани слухов и надоеданий.

Каждый идиот мог бы понять, что смерть Верити не имеет отношения к моему отцу или его делами, но Ковальски не хотел попросту забыть старую вражду и начать искать правду. Это было так нечестно, и это выводило меня из себя.

Эльза ничего не сказала, превосходный образец относительно ее собственного совета.

Ужас начал зарождаться во мне, несколько липких, черных усиков в моем животе, но я подавила его. — И все же дядя Билли не сделал ничего плохого, или?

Она сменила тему. — Детектив Ковальски страдает от слишком узкого взгляда, что касается твоего дяди.

Она не ответила на мой вопрос, и я как раз хотела указать ей на это, когда она бросила на меня взгляд. — Ты хочешь ответы, и я могу получить их для тебя, но не так, чтобы Ковальски продолжал концентрироваться на тебе и твоем дяде. Сейчас лучшее, что ты можешь сделать для тебя и твоей подруги — это придерживаться правил, — она припарковалась заскрипев шинами. — Это ясно?

— Абсолютно.

— Отлично. Я прощаюсь.

Едва мои ноги коснулись тротуара, как она сразу вернулась назад в транспортный поток. Бар дяди Билли, Черный Морган, находился рядом с рестораном.

Если хотелось, можно было бы начать в пять утра в ресторане и закончить позже в Моргане, даже не выставив ногу за дверь.

Дверь в задней части склада связывала оба здания. Я росла, бегая между этими двумя помещениями туда-сюда, пытаясь заниматься для школы там, где было максимально спокойно, мне приносили еду из кухни, которая как раз открывалась, играла в задней комнате или посещала постоянных клиентов за их обеденными столами.

Когда я стала достаточно большой, чтобы выглядывать из-за стойки, я стала работать официанткой в ресторане. Не всегда добровольно: было неловко, если приходили дети из школы, и я ненавидела принимать утреннюю смену на каникулах, Слайс и Морган были также и моим домашним очагом как наш оранжевый кирпичный дом.

Я потянула высокую, узкую черную дверь в Морган, латунь ручки была прохладная на ощупь. Внутри в темноте витал запах табака и виски, который впитался во внутреннюю обшивку из эбенового дерева.

Деревянные жалюзи по обе стороны были закрыты; тонкие солнечные лучи проникали насквозь и распространялись по вытертому дубовому полу.

Чарли, бармен, был занят тем, что вытирал стойку старым полотенцем. Он бегал между несколькими фигурами, которые склонились над своими стаканами или бутылками.

Было не так много работы в это время: слишком поздно для обеда, слишком рано для мужчин, которые заканчивали свою смену на фабрике, и Чарли использовал затишье, чтобы все подготовить.