Кольцо. Нежный кружок из золота, такой тонкий и изящный, что я побоялась до него коснуться. В самый центр был инкрустирован мерцающий, кобальтово-голубой камень, не ограненный как сапфир, а гладко отшлифованный и блестящий как опал. Камень, словно маленький компас с направлениями света, был укреплен с четырех сторон бриллиантами, каждый из которых с легкостью мог украшать отдельное обручальное колечко.

— Бог мой! — я не слишком разбираюсь в украшениях, но это искусное сверкающее кольцо должно было быть очень дорогим — очень-очень дорогим, чтобы оплатить Верити всё, что она заработала этим летом, пока была у ее тети. Неужели она украла его? Это из-за него ее убили?

Я снова и снова вертела в руке кольцо и пыталась с закрытыми глазами нащупать и разобрать выгравированную надпись на его внутренней стороне. Мягкий голубой цвет камня напоминал цвет глаз Верити.

Кольцо принадлежало ей. Я с полной уверенностью ощущала это в сердце. Только это, к сожалению, совсем не объясняло, как оно у нее появилось.

Но мешочек из-под кольца оказался не пустым. Я вновь потрясла его и обнаружила карту памяти, как в моей камере. Когда я, наморщив лоб, рассматривала ее, я услышала, как мама открыла заднюю дверь.

— Мо, почему Колин сидит снаружи? Тебе следовало пригласить его в дом, предложить стакан… Мора Кейтлин Фицджеральд! Почему на раковине вмятина размером с блюдце?

Проклятье. Я так и знала, что что-то забыла. Пока мама поднималась по лестнице, я смела кольцо и карту памяти в чехол от моей камеры.

— Величиной с блюдце! Что ж ты сделала?

— Я уронила сковороду. Я пожарила себе сыр, а когда хотела помыть сковороду, она выскользнула у меня из рук. — Как говорится: если хочешь, чтобы что-то получалось лучше, нужно только практиковаться в этом, то же самое и с ложью. — И вмятина не такая уж и большая.

— Раковина начнет ржаветь. Нам придется ее заменить. Я тебя не понимаю, — добавила мама и тут она впала в ярость. — Ты носишься со своей камерой, как с младенцем, а к моим вещам у тебя нет никакого уважения. И почему в мусорном ведре лежит целая груда стекла?

От моей мамы ничего не может ускользнуть. Она вообще не высокого мнения о людях, которые имеют какие-то секреты и считают нормальным, хранить их.

— Мо? Это стекло?

Я пожала плечами. — Я выронила бутылку с холодным чаем. Сегодня просто не мой день.

— И что я по-твоему должна сделать с раковиной? Ремонт, между прочим, стоит денег.

Я хотела лишь того, чтобы она ушла. Кольцо лежало в чехле от моей камеры — и это первое настоящее, осязаемое доказательство, которое у меня было и которое умоляло меня, рассмотреть его поближе. Мне нужно было спланировать, как сегодня ночью ускользнуть. Но прежде всего мне нужно было избежать назревающей ссоры, так как дальше речь пойдет не о раковине, а о вечеринке или о чем-то подобном.

Это могло бы стать такой ссорой, которую мы бы вели годами, не обмолвившись и словом. Я не знаю, когда мне стало понятно, что моя мама ожидает от меня, что я буду идеальной дочерью, словно всё мое хорошее поведение было бы чем-то сродни покаянию за грехи моего отца. Я знала лишь, что я устала от этого.

— Хорошо, — рявкнула я, — я оплачу ремонт. Мне ведь совсем не нужны деньги, ведь я следующие сто лет всё равно никуда не выйду.

— Не смей говорить со мной в таком тоне. Я только лишь забочусь о тебе. Все мы заботимся о тебе.

Я бросила взгляд из окна. Колин сидел в своем грузовике, ел сандвич и читал какую-то маленькую книжку.

Да. Все присматривают за мной — или по меньшей мере следят за тем, что я делаю. Как и всегда. Я ненавидела это. И я ненавидела, что именно мне нужно было за всё извиняться.

— Всё равно. Мы закончили? Я должна еще дочитать Короля Лира.

Мама сузила глаза и поджала губы. — Через полчаса будет ужин, — произнесла она, резко развернувшись на каблуках.

— Я не голодна, — крикнула я и хлопнула дверью. Я была, наверно, единственным подростком в Америке без замка на двери в комнату. И это раздражало, особенно сейчас. Я выудила кольцо и карту памяти из чехла, одним ухом прислушиваясь, не возвращается ли мама.

Я люблю свою камеру, цифровую зеркалку с кучей объективов, которую мне на шестнадцатилетие подарил дядя Билли. Она обыгрывает по оптической длине маленькие компактные камеры, которые люди чаще всего используют. Это здорово, когда ты видишь через видоискатель именно то, что в последствии получаешь на фото.

Нет никаких искажений, никаких ошибок, и она настолько быстрая, что ничто не ускользает от нее. Одновременно — это единственный способ, который я знаю, чтобы стать невидимой. Когда люди видят большой черный объектив, они мысленно начинают представлять, что они делают, или, например, как выглядят их волосы. Никто не видит человека, который держит этот фотоаппарат.

Я подождала, пока загрузятся фотографии, и стала перелистывать их, когда они возникли на маленьком экране камеры. Фотографии района Гарден, шикарные изделия из кованого железа и старинные здания.

И фотографии Люка. Каждая фотография содержала в себе что-то от энергии Верити, ее обаяния. Тут же было и ее фото с Люком, где они вместе сидели перед каким-то кафе: угол был совершенно кривым, как если бы они держали камеру на вытянутой руке и снимали самих себя. Люк целовал ее в щеку, а лицо Верити сморщилось от смеха; вместе они выгляди совершенно расслабленно.

Я сглотнула и посмотрела на следующее фото: Люк с наигранно мрачным выражением лица смотрел поверх стакана чая со льдом. Лавка Евангелины, скромная деревянная вывеска которой весела на блестящей латунной цепи. Еще одно фото с Люком, как он стоит на балконе с коваными перилами и смотрит через весь город на заходящее солнце. Можно было заметить, что Верити незаметно сфотографировала его, так как он производил впечатление совершенно не подозревающего, полностью отвлеченного, отрекшегося от тех манер, которые он всё время выказывал при мне.

Я хотела верить, что Верити пыталась рассказать мне что-то, что она хотела, чтобы я нашла эти фотографии и кольцо, и чтобы я сложила их как в каком-то трудном уравнении. Но я просто не понимала, чем был здесь Икс.

В гневе я носилась по комнате туда и обратно. Почему Верити так много скрывала? Чего она ожидала от меня теперь? Я пролистала вновь фотографии, немного медля, когда натыкалась на фото Люка. Он выглядел нежным. Счастливчик. Конечно, он был счастлив — ведь Верити тогда была еще жива. Не было того сурового мерцания в его глазах и стиснутых зубов, так как они встречались. Их явная симпатия четко объясняла одно — она доверяла ему. Люк был на моей стороне, или, по крайней мере, на стороне Верити.

Пока я размышляла о фотографиях и игнорировала очередные оклики мамы спуститься поужинать, уже наступила ночь — опустились предосенние тёмно-синие сумерки. Я взглянула на часы. Час назад, когда мама отправилась спать, я лишь пробормотала ей неискренне «Спокойной ночи», а сейчас уже было почти половина одиннадцатого. Я выключила свет и ждала, когда раздастся тихое громыхание отъезжающего грузовика Колина.

Когда шум умолк, я решила переодеться. Я хотела надеть что-то такое…что не характерно для меня. Нечто, что докажет людям, что у меня всё в порядке, даже если это вовсе не так. Как бы то ни было, они всё равно будут говорить обо мне — этого не избежать — но так я хотя бы смогу избежать открытой жалости. В конце концов, я решила надеть короткую черную юбку и шелковый зеленый верх; ко всему прочему я надела еще и сиреневый шарфик. Верити любила так одеваться. Возможно, это придаст мне хоть часть ее силы.

Мне казалось неправильным оставлять кольцо, поэтому я продела в него золотую цепочку, которую я получила в подарок по случаю конфирмации. Я надела цепочку на шею и тщательно спрятала ее под шарфиком. Цепочка была достаточно длинной, чтобы укрыть кольцо под моей кофтой. Его прохлада ощущалась на моей коже, как от талисмана, и было такое чувство, будто Верити была рядом со мной.