Последнее обстоятельство здесь особенно важно, ибо так психологически проницательно, как читал Достоевский «Критику чистого разума» Канта, особенно его «Антитетику», написанную в формально-логическом плане, мог читать только такой ум, как Достоевский, снимающий этот формально-логический план, как пустую игру интеллекта-диалектика, на что указывал и сам Кант. Этот план ничего не говорил ни сердцу, ни совести Достоевского. Его ум никак не мог оставаться только в плане космологического характера антиномий, имеющих чисто научное значение. Он немедленно переводил их, эти антиномии, в план морально-религиозный, и весь теоретический спор, со всей его тончайшей диалектической и даже софистической игрой он тут же переводил в драматическую коллизию, в уже указанные нами трагедию и водевиль интеллекта. Достоевский не выключал теоретичности антиномий, как таковой. Эта теоретичность была ему нужна, но только для того, чтобы раскрыть, как страдает самый ум человека при этом споре, неразрешимом, по его мнению, средствами одного только теоретического ума и как смехотворен одновременно этот теоретический спор, если он ведется только в теоретическом плане: вот суть кошмара Ивана Карамазова, вот она, суть беседы Ивана и чёрта и его «засекреченный секрет», который надо было «рассекретить».

И тут же Достоевский усматривает своим психологическим глазом подноготную всей этой Кантовой антиномической концепции, глубоко понимая роковое для Канта умолчание о совести интеллекта, столь хорошо знакомой каждому подлинному ученому, особенно там, где речь идет о высших идеях разума. Для Достоевского «научность» как одна только формально-логическая постановка вопроса, без участия нравственного переживания, была пустым делом, прикрытием непостижения сути подлинной истины. Математическая истина — не для него. Даже Митя высмеивал такую «научность». Ее даже Смердяков разоблачил… без участия Ивана Федоровича.

При своей тончайшей, не лишенной контроверз (при всех попытках их сгладить), интерпретации антиномического спора pro и contra, Кант давал психологу Достоевскому немало поводов для психологического «подгляда» под его, Кантову, эристику, обнаруживая себя даже отдельными словечками, за которые Достоевский тотчас ухватился. Достоевский тонко понимал значение тайнописи словаря писателя, в данном случае Канта-сочинителя. Он понимал, как надо эту тайнопись расшифровывать и что она под собой скрывает в области «познания». А ведь у Канта вся суть — именно в области познания. В познании также вся суть героя романа, мыслителя Ивана Карамазова, которому не миллион нужен, «а надобно мысль разрешить», по слову автора романа. Поэтому Достоевский и сделал Ивана «диалектическим героем» Кантовых антиномий. Не случайно в романе имеются разделы и главы под заголовками «Pro и contra», «Контроверза», а также выражения, взятые из «Критики чистого разума», и иные Кантовы словечки, которые Достоевский обыгрывает, подобно тому, как сатирова драма обыгрывала у древних греков трагедию. Вот отчасти почему первоначально «Размышления читателя» имели подзаголовок — «Засекреченный секрет». Достоевский рассекречивает Канта. Автору «Размышления» пришлось рассекречивать Достоевского. Перед нами любопытный случай: что можно увидеть в книге, во многом определившей на столетие пути мировой философии, если читать ее глазом такого писателя, как Достоевский. Об этой особенности читательского глаза Достоевского следует помнить и читателю книги «Достоевский и Кант».

I. Кто убил старика Карамазова?

¹ 9, 105.

² 9,589.

³ Здесь и везде ниже разрядка в цитатах дана автором настоящей работы. — Ред.

⁴ 9,593.

⁵ 10,114.

⁶ 10,117–118.

⁷ 10,118.

⁸ 9, 606.

⁹ 10, 144.

¹⁰ 10, 144–145.

¹¹ 10,291.

¹² 10, 145.

¹³ 10, 147.

¹⁴ 10, 150.

¹⁵ 10, 170.

¹⁶ 10, 155.

II. Убийца-дублер

¹ 10, 138.

² 10,231.

³ 10, 126.

⁴ 10, 145.

⁵ 10,155.

⁶ 10,168.

⁷ Есмь «и ничто человеческое…» (лат.). 10, 166.

⁸ 10, 126, 127.

⁹ 10, 136.

¹⁰ 10, 138.

¹¹ 10, 157.

¹² 10, 178.

¹³ 9,346.

¹⁴ 10, 184.

¹⁵ 10, 164.

¹⁶ 10, 178.

¹⁷ 10, 146.

¹⁸ 10, 184.

¹⁹ 10, 151.

²⁰ 10, 178–179.

²¹ 10, 147.

²² 10, 179.

²³ 9,91.

²⁴ 10, 156.

²⁵ 10, 157.

²⁶ Там же.

²⁷ Разгадка (франц.).

²⁸ 10, 186.

²⁹ 10, 176.

³⁰ Вовсе не существует (франц.).

³¹ Мы различаем авторский план романа, т. е. смысловой, и читательский,т. е. фабульный. По авторскому плану романа убийца старика Карамазова — чёрт, а не Смердяков.

III. Словечки «секрет» и «тайна»

¹ 9, 133, 154, 155.

² 9, 143.

³ 9,610.

⁴ 9,202.

⁵ Этот «таинственный посетитель-убийца», как нам кажется, был сам Зосима (до своего старчества). Его рассказ — исповедь Зосимы.

⁶ 490.

⁷ 10, 111.

⁸ Там же.

⁹ 10, 184.

¹⁰ 10, 111.

¹¹ 10, 105. Тема «дите» связана почти со всеми главными героями романа: «дите», приснившееся Мите; сам Митя, покинутый в детстве; неповинно замученные дети в исповеди Ивана; мальчик с отрезанными пальчиками — Лизы Хохлаковой; Илюша-страдалец и др.

¹² 10, 101.

¹³ 10, 102.

¹⁴ 10, 162–163.

¹⁵ А на суде Иван завопил: «Р-рожи!» (Не отсюда ли «рожи» Леонида Андреева в его трагедии «Савва»?).

¹⁶ 10, 164.

¹⁷ 10, 164, 170, 178.

¹⁸ 10, 183–184.

¹⁹ Термин «контроверза» (противоречие) взят Достоевским из «Критики чистого разума» Канта.

IV. Неназванные в романе герои — Тезис и Антитезис.

¹ Текст Канта (с. 266–285):

² Например, с третьей антиномией «о свободе воли» в «Легенде о великом инквизиторе»; со второй антиномией «о бессмертии» в той же легенде и в сценах «За коньячком», Зосима и г-жа Хохлакова, и пр. Она сочетается с первой антиномией «о конечности и бесконечности мира» в той же главе «Кошмар».