– Я написал сестре и сообщил ей о нашей свадьбе. Еще я попросил ее прислать в Грейз Корт моего слугу Карадока. Он может быть нам очень полезен.

– Понятно.

– Ничего ты не понимаешь, дорогая. Карадок не только считает себя моим рабом – я спас его, когда ему было десять лет из чертовски неприятной истории, – он еще отважен и силен как лев. Ты будешь за ним, как за каменной стеной, когда мне придется вернуться на войну. К тому же я хочу поручить ему одно очень важное дело.

– Какое?

– Украсть твою малышку и привезти ее сюда. Я должен убедиться в том, что ты счастлива, прежде чем уеду надолго.

– Но почему бы нам самим не попытаться добраться до нее? Зачем посылать слугу?

– Потому что Карадок просто мастер по таким делам. Несмотря на его огромные размеры, он может передвигаться в темноте бесшумно как тень. Если кто-то вообще способен забраться в дом Дензила Локсли и выкрасть ребенка, – то это Карадок.

Николь улыбнулась:

– Звучит обнадеживающе.

– И не только звучит. Это именно тот человек, который нам нужен, – Джоселин вскочил в седло. – В любом случае, я отправлю письмо. Чем скорее Мирод его получит, тем скорее она пришлет Карадока.

Все еще не желая отпускать его, Николь сказала:

– Какое у твоей сестры странное имя. А как оно пишется?

– Вот так, – она уставилась на белый бумажный конверт, запечатанный и подписанный с обратной стороны.

– Моей многоуважаемой сестре, леди Мирод Аттвуд, в ее дом в Кингсвер Холл, расположенный на реке Дарт, в пяти милях от Дартмута, в графстве Девоншир, – рассмеявшись, прочла Николь и, посмотрев на Джоселина, воскликнула: – Как забавно! – опять прежде, чем успела подумать.

– Самое обыкновенное написание адреса, – ответил он, немного обиженно, – уверен, что имя сестры прекрасно известно в Дартмуте, потому что мы обычно посылаем туда слугу три раза в неделю забирать почту. А туда ее доставляет местный посыльный из Плимута. Но все равно я на всякий случай пишу все полностью.

– Прости меня, – произнесла Николь, осознав, как, должно быть, надменно прозвучала ее реплика, – я вовсе не хотела тебя обидеть.

Но Джоселин не успокоился:

– Ты, по всей видимости, не часто пользовалась почтовыми услугами его величества, иначе тебе было бы известно, как они удобны. Не думаю, правда, что эта система останется такой же надежной, если страна начнет воевать. А теперь мне надо ехать, я хочу застать посыльного, – он нагнулся с седла и поцеловал ее в щеку. – Я вернусь быстро, так что пообедаем вместе.

– Прекрасно, – ответила Николь.

Она махала ему вслед до тех пор, пока он не скрылся из виду.

Казалось, что вместе с его исчезновением даже краски прекрасного утра померкли, и Николь вдруг представила, какой невообразимо пустой и скучной будет ее жизнь, когда он вернется в Ноттингем. Для нее потянется вереница бесконечно долгих дней ожидания и даже пришедшая после разговора с Джоселином мысль о том, что она может попросить Карадока украсть для нее, кроме дочки, еще и служанку Эммет, не обрадовала ее. «В общем, – думала Николь, – жизнь в семнадцатом столетии становится все более ужасной, и мне надо приложить все усилия, чтобы поскорей вернуться домой, пока меня что-нибудь не остановило».

Вдруг она вспомнила про смутные голоса и похолодела. «Неужели я действительно слышала, как кто-то звал меня по имени, или это была только иллюзия?» – подумала она. Что бы это ни было, она была напугана, но решила преодолеть страх, надеясь, что это единственный способ вернуться назад. Она остановилась возле большого дуба и легла на землю, потом закрыла глаза и попыталась войти в транс.

Когда она училась в театральной школе, их часто заставляли расслабляться до полного отключения, и вот сейчас она сначала изо всех сил напрягла мускулы, а потом дала им резко расслабиться, глубоко вдыхая при этом через нос, а выдыхая через рот. В то же время она постаралась избавиться от всех мыслей и сосредоточилась на «черном», как их учили в театральной школе.

Прошло какое-то время, и ей показалось, что она слышит далекую музыку, она даже узнала ее, это был «Петрушка» Стравинского, которого она очень любила. Она слегка повернула голову, вслушиваясь, и тут же услышала голоса.

– Она реагирует. Я заметил, как она шевельнулась.

– Ты уверен?

– Абсолютно. Она чуть-чуть повернула голову. Николь, ты слышишь меня? Ты узнаешь музыку?

Она хотела сказать: «Это «Петрушка», но оказалось, что сделать это ужасно трудно. Она пошевелила губами, пытаясь произнести букву «П», однако не смогла издать ни единого звука.

– Она пытается говорить! Смотрите, смотрите!

– Господи, кажется ты прав. Николь, Николь! Ради Бога, проснись и скажи нам, что произошло!

Яркое осеннее солнце закрыла чья-то тень, она поняла, что прошло уже несколько часов.

– В чем дело? – спросил голос Джоселина, дрожащий от волнения и напряжения. – Арабелла, что случилось? Вернись, вернись назад, – последовала пауза, потом он отчетливо произнес: – Николь, не уходи.

Откуда-то издалека снова послышался голос:

– Она опять слабеет, Господи, помоги нам!

Тут две сильные руки схватили ее и немного грубовато подняли на ноги.

– Боже мой! – прошептал голос Джоселина прямо у нее над ухом, и Николь открыла глаза.

Она глупо смотрела на него, ничего не понимая, не в силах произнести ни слова или сфокусировать взгляд.

– Слава Богу, – прошептал он, – я думал, что ты умерла. Ты лежала совершенно неподвижно, бледная как смерть. Я даже не слышал твоего дыхания. Ты никогда больше не должна так делать, Арабелла. Слышишь меня?

Все еще не в силах разговаривать, Николь стояла, слегка пошатываясь. В следующую секунду он поднял ее на руки и понес к Грейз Корт. Больше всего она сейчас походила на капризного ребенка, который сбежал, прихватив с собой мешок с конфетами и объелся им до такой степени, что ему стало плохо. А теперь беднягу несли домой.

Как будто понимая, что Николь сама ввела себя в такое странное состояние, в течение следующих двух недель Джоселин не спускал с нее глаз. Будь Николь в хорошей форме, она бы ужасно разозлилась, потому что ненавидела, когда партнер находится с ней все время и следит за каждым ее движением. Но сейчас она была в другом столетии, и Джоселин не был обыкновенным любовником. Говоря по правде, она наслаждалась его обществом даже больше, чем обществом Луиса Дейвина, хотя не решалась признаться в этом даже себе самой.