– Нет, не то, – сказал Уильям Добсон, отступая на шаг от холста и глядя на него, прищурив глаза, – слишком счастливое выражение лица. Если вы еще не потеряли терпение, миледи, я бы хотел, чтобы вы сели немножко по-другому.

– Но можно я хотя бы взгляну на то, что уже нарисовано? – спросила Николь, почти умоляюще.

Ее удивляло то, что художник не хочет показать ей ее собственный портрет, хотя в глубине души она понимала нежелание главного королевского портретиста показывать работу, которая была не закончена.

– Я бы не хотел этого делать, – ответил он, улыбаясь. – Портрет не готов к тому, чтобы его можно было критиковать. Вы понимаете, что я хочу сказать.

Николь кивнула и поднялась:

– Как не отрепетированная пьеса?

– Вот именно.

– Тогда приходите завтра в это же время, если это вас устроит.

Добсон поклонился и начал собирать кисти.

Портрет был заказан в январе, незадолго до того, как Джоселин опять отправился на войну. Неизбежность новой разлуки угнетала их обоих, и позирование художнику было неплохим способом отвлечься от мрачных мыслей. Сейчас Добсон был завален заказами, плату он брал вперед, и среди придворных ходили слухи, что принц Руперт заплатил ему за копию портрета леди Аттвуд. Внимательно глядя на художника, Николь боролась с желанием спросить у него, правда ли это.

Как бы прочитав ее мысли о принце, Уильям Добсон неожиданно сказал.

– Я недавно закончил портрет принца Руперта, его выражение глаз так же трудно передать, как и ваше.

– Что вы имеете в виду?

– То, что так же, как и у вас, в его глазах отражается часть его души, но, без всяких сомнений, он, так же как и вы, очень хорошо умеет прятать свои тайны.

Николь удивленно подняла брови, но ничего не ответила.

– Может быть, вам это будет интересно, – продолжал художник, – но одно время я имел привычку пробираться в Палату Общин и делать просто наброски или писать портреты ее членов. Именно там мне удалось сделать рисунок с представителя от Хантингдона, полковника Кромвеля. Теперь о нем много говорят.

Николь почувствовала, как у нее по спине пробежал холодок.

– Расскажите мне о нем, – попросила она.

– Его глаза горят ярким синим огнем, огнем фанатизма. Он посланец Бога, хотя далеко не самый любимый.

– О чем вы говорите, мистер Добсон?

– Я говорю о том, что за его внешней непривлекательностью, вы же знаете, у него очень некрасивое бородавчатое грубое лицо, он лыс и очень неряшлив, так вот, за этой внешностью скрыты невероятные жестокость и самоотвращенность, которые очень напугали меня. Он считает, что послан на нашу грешную землю Богом и должен изменить мир по его указанию. И он сметет со своего пути каждого, кто попытается помешать ему. Я считаю, леди Аттвуд, что полковник Кромвель – самый опасный из всех парламентариев, потому что он подобен лошади, на глаза которой надеты шоры, он не видит ничего, кроме своей цели, и человеческие слабости не доступны его пониманию.

– И все же, он не стал известен всем и каждому, – медленно ответила Николь.

Художник, казалось, не обратил внимания на странность ее фразы.

– Я пришел к такому заключению о нем, потому что мне довелось рисовать его портрет и слушать его речь.

– Вы очень наблюдательный человек.

– Художники все такие, – произнес Уильям Добсон и вышел из комнаты.

Постояв несколько секунд, задумчиво глядя на закрывшуюся за ним дверь, Николь тоже поспешила выйти из комнаты, так как ей надо было переодеться к званому вечеру, который устраивала королева.

Был март 1644. Миранде несколько дней назад исполнилось два года. Чуть больше двух лет назад Николь оказалась в семнадцатом столетии. Сейчас, когда она размышляла об этом, ее начинала мучить головная боль – такой невероятной казалась ситуация. Но когда она думала о Джоселине, о тех странных отношениях, которые их связывали, ей начинало казаться, что она всегда жила здесь, и то, что казалось ей игрой, было на самом деле реальностью. Ей предстояло сыграть роль в спектакле, главной героиней которого была Генриетта-Мария, и в задачу Николь входило вместе с другими придворными дамами развлекать и повышать дух унылой беременной королевы.

Николь, получившая возможность уже несколько месяцев наблюдать за королевой, проникалась все большей любовью к этому крошечному созданию – жене английского короля. Николь считала тело Арабеллы миниатюрным – по сравнению со своим собственным, – но даже рядом с Арабеллой Генриетта-Мария выглядела почти карлицей. Ее маленький рост особенно бросался в глаза, когда она стояла рядом с королем: хотя он сам был всего пять футов, четыре дюйма ростом, ее темноволосая макушка едва доходила ему до плеча. И все же эти два маленьких человечка были главными персонажами в величайшей трагедии, когда-либо разыгранной на земле Англии.

Николь снова и снова возвращалась мыслями к этим двоим, пока Эммет помогала ей одеваться к вечеру. Они поженились, когда ей было шестнадцать, а ему – двадцать пять, оба были девственниками, хотя Карл был без ума от гомосексуалиста, очаровательного красавца Георга Вильерса, герцога Бекингема, позже ставшего любовником его отца. Николь пыталась выяснить что-нибудь об этих отношениях, задавая Джоселину всякие каверзные вопросы, но из его ответов было понятно, что связь была чисто платонической, а король, хотя и был гетеросексуален, был одно время просто потрясен тем участием и пониманием, которым окружил его романтичный и блистательный Бекингем, когда юноша был совершенно одинок. Женитьба не принесла Карлу любви, которой он ждал с таким вожделением, потому что Генриетта-Мария, увидев своего мужа первый раз, горько разрыдалась, и после этого целых два года они жили раздельно.

– Но они хоть переспали? – спросила Николь своего мужа.

– Я думаю, что они выполнили свой супружеский долг, что было отвратительно для обоих. После этого они отказались заниматься тем, что им было столь неприятно.

– Ну и каким же образом это все изменилось? – все больше интересуясь, продолжала спрашивать Николь.

– Прежде всего, он отправил домой всех ее слуг-французов, а когда королева спросила его, зачем он это сделал, его величество ответил, что раз это его дворец, он собирается подчинить ее себе. С этими словами он втолкнул ее в свою комнату и запер ее на ключ просто для того, чтобы приструнить жену. От отчаяния королева разбила кулаком окно, и королю пришлось силой, грубо, забыв о своих манерах, оттаскивать ее от разбитого стекла, после чего у нее на теле остались ужасные синяки.