– Он не умрет, – спокойно возразила Алкмена, – потому что никакое зло не может коснуться моего золотого мальчика. Его жизнь всегда в безопасности. Мне это обещал его отец, божественный Дионис…

– Эрос и Афродита! – Ипполит задрал вверх свое круглое, точно полная луна, лицо, поросшее редкой бороден-кой. – Теперь она заявит, что ВИДЕЛА бога! В том, что ты его чувствовала, я не сомневаюсь, он сладострастно на тебя накинулся, но видеть?! Ну, говори!

– Я его видела, но смутно, – прошептала Алкмена. – Я, как ты верно сказал, брат, была не в себе из-за выпитого вина. Но я помню, что он был могучим, с головой, точно лес, горящий в засуху, и с глазами, подобными летнему небу. Он был очень ласков со мной, хотя я мало что помню.

– Ему повезло, и он ушел домой целым и невредимым. Я бы никогда не потащился в горы! Я этого не могу понять, хоть убей! Клянусь Плутоном-Аидом, владыкой Тартара, и трехглавым Цербером, воющим перед входом! Почему тебе взбрело в голову так нализаться и скакать по горам с дикими бабами, которые ходят в чем мать родила? И еще вопить и танцевать, увив волосы виноградными лозами? Если бы какой-нибудь бедолага попался на пути этой безумной стаи гарпий, они разорвали бы его в клочки и ты бы наверняка к ним присоединилась. А потом – о какой милый, очаровательный обычай! – вы бы вкусили его плоть и выпили бы кровь! Бр-р… Я не люблю каннибализма, сестрица, даже если он принимает форму самого что ни на есть священного ритуала. А ты… Постой-ка, я понял! Вот как все было. Ты выпила больше остальных и решила спасти горемыку от своих диких сестриц… А потом нашла, что парень хорош собой. Да, Алкмена? И…

– У тебя, Ипполит, – резко оборвала его мать Аристона, – на уме всегда только дурное. Ты что, никогда не видел моего сыночка?

– О да, и Аполлон – свидетель, он прекрасен. Временами я должен напоминать себе, что он мой племянник.

– Любитель мальчиков! – презрительно фыркнула Алкмена.

– А что плохого в мальчиках? – довольно разумно возразил Ипполит. – Они никогда не явятся домой с огромным пузом, словно они проглотили подросшего поросенка, и не «осчастливят» человека, вынудив его растить плод чужих наслаждений. Но хватит об ерунде! Если у тебя недостает ума, чтобы побеспокоиться об Аристоне, я…

– Бедный Ипполит! – ласково сказала Алкмена. – Ты не понимаешь. Мой ум не мал, просто вера моя велика. Не спорь, поверь мне на слово! Никакое горе не коснется Аристона. Его отец, бог…

Аристон отпрянул от окна.

Никакое горе не коснется меня, матушка? Душа его возрыдала. Всего дважды взойдет солнце, и мы увидим, что станется с твоей безумной верой. Где был мой отец-бог, когда Ликотея, словно волчица, грызла горло Фрины? Где он был, когда они полосовали ножами эту нежную плоть, разрезали ее на куски?.. О мама, мама, ты ребенок! А я смотрел, как мою собственную плоть – ибо Фрина была со мной единым целым – разрезали, словно тушу козла, и бросили псам… А сейчас…

Он повернулся и пошел туда, где хранилось военное снаряжение его ненастоящего отца.

Аристон глядел на оружие стратега. И не мог решить, что лучше взять: обычное, обильно смазанное оружие, которое Теламон брал, отправляясь на войну с афинянами, или праздничные доспехи, те, что он приберегал для военных парадов и прочих церемоний. Доспехи манили его больше, потому что были покрыты искусными узорами. Шлем, щит и панцирь были с двух сторон богато инкрустированы золотом. На орнаменте изображались сцены сражений и портреты богов. На поле брани стратег никогда не надевал эти доспехи. Мало того, что они привлекали внимание всех вражеских лучников и пращников, они имели еще один ужасный недостаток: по обычной, гладкой поверхности простого щита копья и стрелы скользили, не причиняя воину никакого вреда, а в такой узорчатый щит непременно вонзались.

Но Аристон все же подумал, что в тех необычайных обстоятельствах, в которых он оказался, роскошное снаряжение может очень даже пригодиться. Юноша представил себе, как он будет выглядеть в ослепительно сверкающем золоте и полированном серебре, с гребнем из крашеного конского волоса, покачивающимся на шлеме, со щитом на плече и копьем в руке, с коротким обоюдоострым клинком, какие спартанцы носили на правом боку, и с небольшим кинжалом на левом. Он появится, как один из героев, воспетых слепым поэтом в его великих творениях. Да нет, какой герой?! В доспехах Теламона он вполне может показаться доверчивым селянам величественным юным богом. Да-да, это как раз то, что ему нужно: он должен выполнить свою миссию один, но все равно имеет смысл заручиться хоть какой-нибудь поддержкой, и в данном случае его невидимыми союзниками окажутся суеверия и страхи периэ– ков.

Размышляя таким образом, Аристон нагнулся, чтобы поднять доспехи… и замер потрясенный. Они были чудовищно тяжелы. Он оценил их вес по меньшей мере в два таланта. Можно представить, в каком состоянии он прибудет в селение Парной, если ему придется тащить на себе в горы такую груду ненужного, разукрашенного железа…

Значит, взять обычное оружие? Но это сразу вернуло Аристона с небес на землю. Его богатый опыт обращения с боевым оружием тут же напомнил ему, как ныли его ноги после суточного марш-броска… И мало-помалу время начало милосердно затягивать патиной невыразимо жуткие подробности смерти Фрины – рассудок всегда так старается защититься, – ив душе Аристона исподволь, тихо и упрямо зарождалась надежда. Он хотел похоронить кости Фрины, как положено, хотел отомстить за нее, но при этом остаться в живых. Под железной броней он будет неповоротлив, словно черепаха в своем панцире. Периэки окружат его и забьют камнями.

Поэтому Аристон отказался от божественного обличья и приготовился сражаться и бежать, как простой смертный. Он взял меч, кинжал, связку дротиков, длинный плащ и ничего больше. И в таком вооружении отправился сражаться с полчищами врагов, надеясь, во-первых, перехитрить их, во-вторых, обогнать и, уж в самом крайнем случае, умереть. Ибо Фрина пробудила в его душе бурю неистовых любовных чувств. Вернее, они уже к тому времени пробудились, но благодаря ей направились в естественное русло. Аристон понял, что хотя мужчины без конца злословят о женщинах, те могут быть обворожительными. Разумеется, конченого человека, уже распростившегося с жизнью, не тянет к девушкам. А Аристон уже подумывал о том, что он, конечно, воздаст Фрине последние почести и будет всегда скорбеть о ней, храня память о бедняжке в самом сокровенном уголке своего сердца, но, похоже, он недолго останется ей верен. Он молод и жив, хотя и очень горюет. И имеет право на радость… когда-нибудь потом, в будущем.

Обуреваемый смутными, противоречивыми юношескими мечтаниями. Аристон замешкался. Покидая дом, он поспешил юркнуть в проулок, чтобы не столкнуться со взрослыми мужчинами, стратегами и простыми гоплитами, которые освещали Теламону путь домой. Аристон вжался в стену и стоял, трепеща, пока они не прошли мимо. Затем он кинулся бежать, и расстояние между ним и целью стремительно сокращалось.

Аристон пересек в темноте долину Лаконики, добрался до подножия Парнона и начал карабкаться вверх. Однако драка, плавание и бег порядком утомили его. Аристон понимал, что глупо являться в селение совершенно обессиленным. Ему не пришло в голову, что еще глупее явиться туда средь бела дня – а именно так должно было случиться, заночуй он на полпути. Он остановился, хорошенько закутался в украденный длиннополый плащ, чтобы укрыться от холодного горного ветра, и улегся в маленькой расщелине. Лежа там, Аристон окропил землю вином, воздав жертву богам, съел маленький кусочек козьего сыра и хлеба, закусил парой маслин и, закрыв глаза, попытался заснуть.

Но сон не шел. Мысли и воспоминания терзали Аристона , он мучился бессонницей. Задремал он почти перед самым появлением розовоперстой Эос, богини зари, когда колесница Фаэтона уже была готова появиться на восточном небосклоне, пролагая путь Гелиосу, их славному брату-солнцу. Но через час юноша проснулся: пробуждающееся солнце било ему прямо в глаза. Он решил, что это доброе предзнаменование: неизлечимая страсть Эос к юношам была общеизвестна. Может, она будет благосклонна к нему?