Лакедемоняне рассчитывали на то, что, неся такие потери, афиняне – никто не герой, свидетели тому – великие боги! – оставят попытки выбить их с острова. Однако они не учли одного обстоятельства. Им противостоял Демосфен, который не только отличался недюжинным умом, но и много лет подряд воевал со спартанцами.

Великий стратег прекрасно знал, что никакие воины не в силах одолеть спартанских гоплитов. Но зачем пытаться их одолеть? Почему бы не воспользоваться особенностями местности и не прибегнуть к помощи лучников, которые могут поражать врагов издалека? Это займет больше времени, но Демосфен не торопился. И вообще, полководцы напрасно пренебрегают легковооруженными войсками. Будущее, считал Демосфен, за ними. Зачем губить прекрасных солдат, отправляя их крушить врага, который будет отвечать им тем же, когда можно безнаказанно убивать его с расстояния в пятьдесят ярдов?

Так что в середине дня Аристон уже клокотал от ярости.

– Собаки! Трусливые собаки! Как они подло сражаются!

– Неужели? – спокойно произнес Орхомен, отирая со лба кровь и пот. – А я считаю их способ прекрасным, Аристон. Ум всегда прекрасен. Они хотят нас победить, правда? Ну вот они и добиваются своего!

– Но каким бесчестным путем! – всхлипнул юноша. – Они ни разу не сразились с нами врукопашную! Их гоплиты стоят в тяжелых доспехах, опустив оружие, и ухмыляются, глядя, как копьеносцы, лучники и пращники перебивают нас тут поодиночке! А когда мы нападаем на этих мошек, не прикрытых доспехами, они…

– Весело и резво разбегаются и ждут, пока мы не выбьемся из сил, таща на себе груду ненужного железа. И тут же начинают дырявить нас снова. Прекрасно! Одним словом, вместо того чтобы драться, как ослы в доспехах, они воюют, как люди. Пользуются умом, которым наградили их боги… если они, конечно, существуют. А у нас есть только копыта да уздечка. Смотри! Похоже, до нашего военачальника наконец-то дошло! Трубят отход!

– Это не наш командир, – сказал Аристон. – Эпитад… погиб, Орхомен. А Иппагрет так тяжело ранен, что нам придется оставить его здесь, если мы будем отступать в крепость. Мне сказал это отчим, я ходил к нему недавно, и…

– Теламон командует войсками?! – прошептал Орхомен. – Помогите нам, о милосердные боги!

– Нет, он не командует, – покачал головой Аристон. – Он отказался. Сказал, что слишком стар, и потом из-за его глупого совета спартанцы и так уже хлебнули горя. Поэтому назначили человека по имени Стифон. Он давно служит эномотархом, так что можешь не беспокоиться, друг.

Лакедемоняне сомкнули ряды и двинулись на север. Воины, шедшие позади, старались, по возможности, отбивать атаки легковооруженных афинян. Однако это не помогало. Спартанцы шли под раскаленным солнцем, ослепнув от пыли, пота и пепла, в который превратился сожженный кустарник, шли, умирая от неистовой жажды, страдая от ран, и всю дорогу убийственный дождь стрел и камней не прекращался ни на мгновение.

Уже показалась высокая скала, на которой стояла крепость. Но никто не верил, что удастся до нее добраться. Ибо по мере того, как силы покидали спартанцев и их движения становились все более неуклюжими и медлительными, легковооруженные противники начали осознавать, что лакедемоняне – обыкновенные люди. А посему пращники, копьеносцы и лучники уже подбирались к ним довольно близко. В те времена спартанские доспехи делались из плотной ткани, а не из дубленой кожи, как впоследствии. Вдобавок, презирая врагов, лакедемоняне оставили дома свои нагрудники: сочли, что на такой жаре они будут только в тягость. И теперь стрелы афинян пробивали тряпичные доспехи, словно их вообще не было; дротики спокойно вонзались в тела спартанцев и застревали в ранах.

Аристон схватил свинцовое ядро, угодившее в его щит. Оно вылетело из пращи с такой силой, что на щите осталась вмятина. Неподалеку от Аристона снаряд из пращи попал гоплиту в лоб, прямо под шлемом. Воин рухнул как подкошенный и умер, не успев коснуться земли.

Но больше всего спартанцам доставалось от лучников, которые на деле доказали, что они весьма опасные противники.

Однако Стифон и спартанцы все равно карабкались на гору. Там их должны были встретить и поддержать тридцать свежих, неизмотанных воинов, а с фланга спартанцы оказались бы прикрыты старой Стеной Циклопа и, избавившись от лучников, которые приставали к ним, словно назойливые мухи, благополучно отразили бы нападение афинских гоплитов.

Так они, по крайней мере, думали. Однако они забыли, что мессенийцы, союзники афинян, знали эту часть Пело-поннесского побережья гораздо лучше спартанцев. Стоя на горе и мрачно, самонадеянно глядя на афинских гоплитов, карабкавшихся следом за ними, спартанцы не обратили внимания на хмурые, неприступные скалы у себя за спиной. Они были уверены, что никто, даже муха не взлетит на такую высоту. Зевс, отгоняющий мух, тому свидетель!

Поэтому, когда первый воин метнул копье в незащищенные спины лакедемонян, они не сразу поверили. Тем не менее мессенийцы были там: объехав остров на лодках, они высадились на берег и с издевательской легкостью влезли на неприступные скалы. Спартанцам пришлось повернуться к ним лицом, и афиняне, разумеется, взяли приступом гору.

Это была настоящая бойня. Аристон видел, как отчим упал навзничь, из его горла торчала украшенная перьями стрела. Юноша в два прыжка оказался возле Теламона, но не успел даже вытащить стрелу из раны: на него сразу навалились афиняне.

Аристон сражался над трупом отчима, словно раненый лев. Остальные спартанцы тоже не допускали мысли о сдаче в плен. Но через некоторое время эту мысль пришлось допустить. Хитроумный Клеон понимал, что живые спартанские пленники горазда ценнее мертвецов. Во-первых, их можно провести в цепях по улицам Афин, чтобы нанести презренному Никию удар, от которого он никогда в жизни не оправится. Во-вторых, за пленников можно потребовать выкуп золотом. Это выгодно и с точки зрения наживы, и как предупреждение против дальнейших посягательств Лакони-ки на Афины. Если спартанцы будут знать, что их благородные сыновья могут повиснуть вниз головой, с выпущенными кишками, на афинских стенах, они хорошенько подумают, прежде чем идти в атаку.

Поэтому афинский трубач неожиданно подал сигнал к отступлению, и победоносные афинские гоплиты отошли, оставив в полном недоумении оглушенных, измотанных, истекающих кровью, полумертвых врагов. Но через мгновение из афинских рядов вышел глашатай, который объявил, что спартанцам будет сохранена жизнь и обеспечено хорошее обращение, если они проявят мудрость и сложат оружие.

Лакедемоняне переглянулись. Они были, конечно, спартанцами, но и людьми тоже. Причем в основном молодыми, еще полными сил и горячего, страстного желания жить. Поэтому они побросали свои щиты и подняли руки.

Все, кроме одного – Аристона, сына Тала, который от горя и боли вдруг стал настоящим спартанцем. Единствен– ный из всех, он прикрылся щитом, взмахнул мечом и пошел на афинян.

Враги смотрели на него с восторгом и сожалением. В следующее мгновение они должны были его убить, но поступок юноши был великолепен, афиняне это признавали. Но затем они увидели другого спартанца, он шел вслед за первым. Только этот спартанец бросил свой шлем, щит, копье и меч. Не отягощаемый ничем, кроме матерчатых доспехов и наколенников, он быстро догонял тяжеловооруженного юношу. Примерно на полпути они сравнялись. Афиняне увидели, как второй лакедемонянин вытянул руку и дотронулся до шлема, защищавшего голову юноши. Сильный рывок – и шлем оказался у него в руках.

Аристон ощутил, как прохладный, ласковый ветерок вдруг освежил его мокрые от пота, темно-золотистые волосы. Он остановился и обернулся. Сзади стоял Орхомен. Он ухмылялся и держал шлем в руках.

– Прекрасный дуралей, мой обожаемый враг, – промурлыкал Орхомен. – Я дарую тебе жизнь!

И с размаху огрел Аристона по голове тяжелым бронзовым шлемом.

Оттуда, где он стоял, изо всех сил натягивая цепи, которыми его приковали к переборке, – он надеялся, что эта боль заглушит другую, разрывавшую душу, – Аристон мог смотреть вдаль. Ему вдвойне повезло. Во-первых, Клеон, сознавая всю ценность пленников, приказал поместить их на баке, а не в трюме, где несчастные видели бы лишь ноги гребцов, сидевших на скамьях над ними. А во-вторых, благодаря своей красоте и тому восхищению, которое вызвал у врагов его последний самоубийственный поступок, Аристона поместили в самом удобном месте, где он мог не только смотреть по сторонам, но и дышать свежим воздухом, пропитанным морской солью.