– Как жаль, что сочинитель непристойных шуток не лжет, – сказал он. – Увидев тебя, детка, я готов молить богов, чтобы они скинули мне лет двадцать, не меньше.

– Тебе… тебе не нужно этого делать, мой господин, – прошептала Феорис. – Ты стар, но это неважно. Я никогда не видела такого красивого мужчины! Ты даже красивее Аристона, хотя, может, он тоже станет таким, когда годы отшлифуют его красоту.

Поглядев на Софокла, на его пышные белоснежные кудри, на белую бороду, водопадом струящуюся на грудь, на высокий лоб и белокожее, изящное, совсем не морщинистое лицо благодушного Зевса, Аристон понял, что маленькая гетера говорила правду. Ни один человек в Афинах не мог сравниться по красоте с Софоклом.

– Спасибо, дитя, – сказал поэт. – Иди, сядь у моих ног. Я обожаю юность… потому что утратил ее. А ты… ты как Антигона…

– Антигона? – переспросила Феорис. – А кто она такая?

– Ну, – сказал Софокл, – она была влюблена. Как и ты, дитя. Ибо:

– Неужели… неужели это все относится ко мне? – прошептала Феорис. – Все эти прекрасные, ужасные слова?

– Да, дитя, – сказал поэт.

Конечно, Аристон не мог знать, чем обернется встреча Феорис с Софоклом, но он сразу почувствовал какое-то странное волнение. Оно было так велико, что когда он начал читать издевательские стихи Аристофана – комический поэт безжалостно нападал на бедного беззащитного Сократа, называя его дом «мыслильней», писал, что одни ученики Сократа роют носом землю, исследуя глубины Тартара, а другие в небо поднимают задницы, считая «звезды собственными средствами», – волнение даже заглушило гнев, вызванный жестокостью Аристофана, ибо по-настоящему жесток бывает именно автор комедий, а создатель трагедий в душе всегда добр.

– Видишь? – одобрительно воскликнул Аристофан. – У тебя превосходно получается роль ученика. Ты сыграешь ее, ладно? Я мечтаю об этом с тех пор, как видел тебя в роли Гектора… ну, в «Гекубе» этого старого писаки Еврипида. Твой отец был в тот год хорегом. Старый брюзга только потому тебе и предложил участвовать в постановке. А я сразу понял, какой ты прекрасный актер. Разумеется, ты не нуждаешься в деньгах, но это не суть важно. Деньги все равно пригодятся, потратишь их на таких крошек, как эта, и…

– Ты ошибаешься, мне как раз очень нужны деньги, – возразил Аристон.

Софокл, гладивший черноволосую Феорис по голове – она перестала осветлять свои локоны, когда Аристон заявил, что ненавидит все эти фальшивые уловки, – поднял на юношу глаза.

– Почему, во имя Зевса? – удивился он. Тогда Аристон им все рассказал. Он говорил сперва медленно, но постепенно, по мере того как его мечта облекалась в слова, речь становилась все более торопливой и пылкой. Аристон сказал, что хочет быть достойным великого полиса, который он полюбил, ибо здесь исповедуют необычайную широту мысли и нравов. Настолько, что Аристофан может называть афинских граждан подлецами, а они все равно принимают участие в постановке его комедий. Еврипид бросает вызов самим богам, отрицает их существование, а его слушают с почтением. Софокл же воспевает древние мрачные преступления Эдипова рода, а ему вновь и вновь при– суждают Дионисийский приз. Здесь почитают и любят талант, а не губят, не душат, не замалчивают его, как в Спарте.

– Только, – закончил Аристон, – я не могу объяснить этого моему отцу. Он хочет, чтобы я был блестящим аристократом, не подозревая, что это значит быть праздным, женоподобным щеголем. А раз так, то мне нужно подобраться к нему с другой стороны. Я должен показать ему, на что способен. Боги свидетели, чего только я не перепробовал. Расписывал для вас обоих декорации. Ковылял вокругсцены на высоких котурнах, которые надевают, чтобы актер стал повыше. Нацеплял на себя маску безобразнее, чем лицо Аида, а в рот засовывал медный рупор, чтобы меня слышала даже чернь на задних рядах! Хотя вы вроде бы нанимали меня из-за моей красоты. Да уж, много от нее осталось, когда на голову мне нахлобучили онкос, а лицо закрыли трагической маской!

– Ты все равно хороший актер, мой мальчик, – сказал Софокл.

– Я надеюсь. Мне бы хотелось в чем-нибудь себя проявить. Я даже пытался попробовать силы в механике, придумал новые периакты для Еврипида: это такие треугольники, на каждой стороне нарисована своя картинка, и, поворачивая треугольник, можно трижды менять декорации. Еще я сделал ему новую экклему – табличку, на которой пишут о том, что произошло до начала пьесы, или описывают то, что нельзя показать по законам драмы.

– Да, мы не можем показать убийство, инцест или пытки. То есть самую суть жизни, – вставил Софокл. – Продолжай, мой мальчик.

– Эта экклема гораздо легче старой, ее проще выкатывать на сцену… Да, я даже пробовал создать новый тип машины…

– Из которой боги спускаются на веревках, чтобы быстренько уладить все неприятности? – усмехнулся Аристофан. – Афина свидетельница, старый Еврипид обожает этот избитый трюк.

– На самом деле ему это не нужно, – возразил Аристон. – Он великий поэт, такой же великий, как и вы. Но всего, что я делал и делаю, оказалось недостаточно. Мне нужен талант серебра, если не больше. Тогда я смогу обза– вестись небольшой кузницей. А заработать такие деньги никак не получается… ну никак!

И тут Аристофан спокойно и взвешенно высказал вполне логичное предложение:

– Почему бы тебе не одолжить денег у твоего друга Орхомена? Говорят, он теперь богат как Крез. Аристон изумленно поглядел на поэта.

– Надо же… мне это даже в голову не приходило! – воскликнул он. – Я обязательно к нему обращусь! Завтра же! Я заплачу ему, сколько он потребует…

Услышав его голос, Феорис внезапно содрогнулась. Ей послышался какой-то странный звук… словно вдруг зловеще захлопали крылья или завертелось большое, скрипучее колесо.

Крылья Эриний.

Колесо судьбы.

Но никто из присутствующих не знал тогда об этом. Простые смертные никогда не знают.

Не успел Аристон преодолеть и половины небольшого подъема, ведущего к кварталу оружейников у подножия Агорийского холма, под сенью возвышавшегося над ним храма бога-кузнеца, как встретил Орхомена, который вышел ему навстречу. Что само по себе было странно. Нет, даже более чем странно. При всем желании его бывший соратник никак не мог увидеть его из своей конторы в глубине эргастерии или даже из ее дверей. Дело в том, что его мастерская была отнюдь не первой на этой улице, поэтому спуск к жилым кварталам города, по которому в данный момент поднимался Аристон, заслоняли другие мастерские, расположенные ближе к нему.

Что это, случайное совпадение? Аристон не был склонен в это поверить. Он к этому времени слишком хорошо изучил Орхомена.

– Как ты узнал, что я собираюсь зайти к тебе сегодня? – осведомился он.

Улыбка Орхомена была похожа на волчий оскал.

– О, разве ты не знаешь, что я ясновидящий! – заявил он.

– В таком случае, я Дионис! Я серьезно спрашиваю тебя, Орхомен, как ты узнал?

– Соглядатаи, – спокойно сказал Орхомен. – Я расставляю их на всех дорогах, ведущих к мастерским, чтобы они предупреждали меня о приближении сборщика налогов. Или старого Орлиного Клюва…