В таком случае она куда-то ушла сама.

Итак, Стефани была отравлена. Не знаю, сказали ли ей об этом врачи, догадалась ли она сама, но полчаса назад в телефонной трубке раздался истерический (по меньшей мере придушенный и взволнованный) голос мужа, который велел ей одеться и быть наготове. Подумав: «Ладно, конечно, это странно, но, кажется, серьезно», она сделала то, о чем он просил. Муж едет дольше, чем она рассчитывала (я ехал от дома на предельной скорости, но из-за вечерних пробок все равно задержался). Она начинает нервничать. И сидеть в палате полностью одетая Стеф тоже не может, потому что стоит туда заглянуть медсестре, как та сейчас же поймет, что готовится побег, будет спрашивать, в чем дело, и потребует, чтобы больная немедленно легла в постель, как и полагается больной. И тогда Стеф отправляется гулять по зданию или по этажу и ждет меня, чтобы выйти сразу, как только я подъеду.

Такая версия мне понравилась куда больше, чем та, в которой кто-то приезжает раньше меня. Но все равно было неясно, что делать дальше. Врач сказал, что уже осмотрел весь этаж. Насколько внимательно? Он наверняка смотрел только в тех местах, где обычно бывают пациенты (уборные, автоматы с чипсами), а вовсе не заглядывал в каждый угол и за каждый поворот. А в больнице полным-полно углов и поворотов. Есть ли у меня время заглядывать повсюду, когда Стеф может вовсе не быть на этом этаже?

Народу вокруг поста медсестры поубавилось. Кто-то взял происходящее под контроль, и одна из сестер, когда я проходил мимо, даже проводила меня пристальным взглядом, пытаясь определить, имею ли я право находиться здесь. Я и сам не знал. Складывалось впечатление, что все смотрят на окружающих с подозрением, и на какой-то миг у меня закружилась голова при мысли, что все, кто здесь находится, проникли сюда нелегально и участвуют в каком-то заговоре, сути которого мне не понять: медсестры, санитары, предполагаемые пациенты и так называемые родственники. И абсолютно любой из них мог бы затолкнуть тело Стеф в какой-нибудь шкаф, а потом наслаждаться, глядя, как я мечусь в поисках жены, и у любого может оказаться пистолет в кармане, в сумочке, под белым халатом, и любой только и ждет удобного момента, чтобы схватить меня под аплодисменты публики. Может, это соревнование? И все это было разыграно, все здесь актеры и статисты? Может, так было всегда, повсюду в мире и я единственный, кто ни о чем не подозревает?

Я быстро прошелся по этажу, но никого не нашел. Под конец меня осенило, что Стеф могла спуститься на первый этаж, к выходу, и ждать меня там. Мне показалось, что это самое логичное объяснение — Стеф отличается острым умом, прекрасно анализирует и делает выводы, и я просто полный идиот, что сразу об этом не подумал.

Мне не хотелось ехать на лифте, чтобы спуститься прямо в толпу полицейских, поэтому я вернулся к дальней лестнице и потопал вниз пешком. Я знал, что Стеф нет у северного выхода — во всяком случае, ее там не было десять минут назад, когда я сам входил через ту дверь. Через несколько минут я выяснил, что ее нет и у восточного выхода.

Оставался только главный вход. Все равно мне придется идти в ту сторону.

Я быстро зашагал по коридору, ведущему к главному входу. Народу здесь было уже поменьше, хотя в самом конце скопилась небольшая кучка людей, один из которых был явно похож на репортера. Я не знал, что подумает Стеф, увидев в больнице такие толпы. Когда я уходил от нее утром, она плохо соображала, и вряд ли за это время у нее в голове окончательно прояснилось. Надо мне было хотя бы намекнуть, чего я опасаюсь, а лучше все ей рассказать. Тогда было бы проще предугадать ее действия, если бы я знал, что она вникла в ситуацию.

Я попытался позвонить ей еще раз. Пока шли гудки, я понял, что хватаю воздух ртом, и попытался успокоиться.

Внезапно я услышал ее голос, жалобный, надтреснутый.

— Билл?

— Стеф! Где ты?

— В кафетерии. А… а ты уже здесь?

— Да, я в больнице, — сказал я. — Здесь. Все в порядке. Но почему ты в кафетерии?

— Я хочу, чтобы все было правильно. И сейчас самое время, правда? Ты всегда так говоришь. Что самое время действовать — сейчас. Завтра начинается сегодня.

— Стеф… о чем ты? — Я снова сорвался с места, отыскивая на стене план здания, пытаясь найти карту. — Чтобы что было правильно?

— Все, — голос звучал смущенно, но решительно, словно она пыталась выстроить в уме сложную логическую цепочку, но разум отказывался содействовать. — Он позвонил через пять минут после тебя. И я подумала: это ведь ничего не значит? Просто развлечение. Я очень на тебя злилась, вот и все. Так что пойми.

— Кто позвонил, милая? — Я наконец-то нашел план больницы и выяснил, где находится кафетерий, — на другом конце здания. Собравшись с силами, я спешно двинулся в том направлении. — О ком ты говоришь?

— Ты сам знаешь, — проговорила Стефани с неохотой. — Он сказал, нам надо встретиться, поговорить. И я подумала: хорошо, надо все расставить по местам. Ведь ничего же не было. Мне так стыдно.

И тут до меня дошло:

— Ник здесь?

Ник, тот парень, который начал работать в редакции полтора месяца назад, примерно тогда же, когда началась чертова игра. Который случайно повстречался с моей женой вчера вечером в городе. Который только что звонил ей, чтобы назначить встречу, через несколько минут после того, как я выбежал из дома и удрал от Баркли, — у шерифа, без сомнения, имелся при себе телефон, и тот запросто мог позвонить.

— Да.

— Он там с тобой?

— Мы пьем кофе. Он хотел пойти куда-нибудь в другое место, но я отказалась наотрез, сказав, что жду мужа. Я остаюсь в больнице. Так я ему сказала.

— Правильно. Ты верно ему ответила. Оставайся на месте, Стеф. Никуда не уходи. И не пей ничего, что он тебе предложит. И никуда не ходи с ним!

Я кинулся бежать.

Ворвавшись в двери кафетерия, я оказался в длинном просторном помещении, где играла негромкая музыка и стояли витрины с едой: в подобном месте можно ненадолго притвориться, будто ты, твой друг или родственник не так уж и болен, все прекрасно, все поправимо с помощью латте и тощей булочки. Я пошел вдоль стены, оглядывая столики. Представители местного общества рассредоточились по всему кафетерию, балансируя на маленьких дизайнерских стульях. Было трудно высмотреть нужного человека.

Наконец я увидел ее, склонившуюся над столом прямо посреди кафе. Стефани была в рабочем костюме — ничего удивительного, ведь именно в нем она отправилась вчера в редакцию, — но впечатление складывалось такое, будто она одевалась на ощупь в темноте. Лицо у нее было белое, волосы висели сосульками. Стеф походила на бездомную старуху.

Я пробрался к ней между столиками, наклонился и мягко положил руку ей на плечо.

— Милая, идем отсюда.

Стеф подняла голову, вгляделась, прежде чем узнала меня. С близкого расстояния она казалась совсем изможденной.

— Привет, — сказала она и улыбнулась. Голос звучал слабо, хотя в нем угадывалась теплота. — Я так рада, что ты пришел.

— И я рад.

— Извини, что я здесь. Сначала мне показалось, что это неплохая идея. Понимаешь?

— Да, но это не так. Нам надо идти.

Она заморгала, затем неловко повернула голову. Я проследил за ее взглядом и увидел Ника, отходившего от прилавка с чашками в обеих руках. Тот тоже меня увидел.

— На самом деле не знаю, можно ли мне кофе, — сказала Стефани. — Меня до сих пор тошнит.

— Все правильно, милая. Желудок раздражен. И сейчас тебе не надо пить кофе. Идем. Давай просто уйдем.

Ник быстро приближался, все еще не выходя из роли. Он казался смущенным, словно понимал, что ему нечего здесь делать, но в то же время был решительно настроен уладить недоразумение. Он казался неуверенным в себе. То есть выглядел ровно так, как должно.

Ник заговорил, не дойдя до столика десяти футов:

— Привет. — Замолчал, насторожился. Напустил на себя озабоченность.