— Идем, — сказала она, — надо ее очистить.

И он послушно двинулся следом, как делал еще ребенком.

Эбби стояла в ожидании, лицо ее было неподвижно, глаза округлившиеся и серьезные.

— Барнабас, пойдем к реке. Я хочу поговорить с тобой.

Я понял, что это будет серьезный разговор, потому что уже много лет она называла меня просто Барни.

И вот, когда мы сели рядышком на берегу, она начала:

— У нас есть дочь, Барнабас, и она будет красивой девушкой.

— Неудивительно, она — твоя дочь, — ответил я.

— Здесь — дикая страна. Какое предстоит ей будущее?

Во мне шевельнулось нелегкое чувство, и в первый раз я по-настоящему ощутил страх.

— Не знаю, — отозвался я, — но к тому времени, как она вырастет…

— Тогда будет слишком поздно, Барнабас. Наша дочь не станет охотником или воином, сражающимся против индейцев. Она должна получить образование, она должна узнать другой мир, не этот.

Я нащупал под пальцами траву. Сорвал травинку, молча пожевал. Сердце мое билось медленно.

— У тебя есть сыновья, они вырастут на твой лад. А дочери я хочу представить возможность выбрать другое. Если она останется здесь, за кого она выйдет? За одного из твоих диких жителей дикого края? Тебе хочется, чтобы она выделывала бизоньи шкуры и состарилась прежде времени?

— Что же еще мы можем сделать? — спросил я, хотя сердце мое уже знало ответ.

— Во всех делах, Барнабас, я поступала так, как ты хотел, потому что во всех этих случаях я и сама хотела того же. А в этом случае — я не знаю, и ты должен мне помочь. Я не знаю, Барнабас, но меня переполняют опасения.

— Ты хочешь увезти ее от меня? Скоро Брайан поедет в Англию изучать юриспруденцию. Саким уже обучил его математике и логике, искусству управления государством и философии. Я сам тоже научился многому у Сакима, потому что слушал, когда они занимались. Но я не ученый, я простой человек.

Эбби положила ладонь мне на руку.

— Не такой уж простой, Барнабас, зато такой мудрый, такой сильный — и, в то же время, такой мягкий. Ты забыл, что я знаю тебя очень долгое время. И это было хорошее время, — тихо добавила она, — очень хорошее. И мне не хочется покидать тебя.

Вот оно. Слово сказано.

— Куда ты поедешь?

— Сначала — в Лондон. Может быть, в Париж. Мне потребуется время, Барнабас, я слишком долго была далеко от мира. Мне нужно будет снова научиться вести себя, как подобает английской леди.

— Ты всегда оставалась леди.

— Ты мог бы поехать с нами, Барнабас. Сейчас ты можешь поехать. Королева Елизавета умерла. На троне теперь мужчина. Старые подозрения наверняка уже позабыты.

Она говорила — но мы оба понимали, что никуда я не поеду. Я никогда не покину надолго тенистые склоны гор, которые я наконец-то нашел.

— После всего этого? — широкий жест моей руки охватил горы, поля, реки. — Нет, Эбби, тут наши обязанности расходятся. Твой долг направляет тебя в Англию с нашей дочерью, мой удерживает меня здесь.

Может быть, мальчики больше не нуждаются во мне, но они знают, что я здесь. Я — якорь, я что-то единственное, настоящее и надежное. Я — тот фокус, на котором все сходится, если не больше. Балансирное колесо, ось, вокруг которой они могут вращаться… и я останусь здесь, чтобы им было куда прийти в беде. Я не оставлю их без такой возможности.

Может быть, я им никогда не понадоблюсь, но пока я здесь, они не потеряются и не заблудятся. Если я не смогу быть для них ничем уже больше, я буду их Полярной звездой.

— Сенеки придут снова, Барнабас, и шауни тоже.

— А как же, конечно… Я это знаю. Мне будет не хватать их, если они почему-то не придут, а им будет не хватать меня, если я не буду на месте и не поприветствую их.

Я медленно поднялся.

— Эбби, мы это устроим. Мы еще раз спустимся по реке к морю, найдем корабль и ты сможешь уплыть в Англию. Когда она повидает мир, когда она поймет, на чем он держится, привези ее снова ко мне, чтоб я увидел, чем стала моя дочь. По крайней мере… не позволь ей забыть меня.

И вдруг пришли известия столь зловещего содержания, что нашу колонию охватили новые страшные опасения. 22 марта индейцы поднялись и перебили несколько сот колонистов в земле, называемой Виргиния.

Эта колония находилась на заметном расстоянии от нас, и мы о ней знали совсем немного.

Время от времени до нас доходили вести о тамошних людях от проходящих индейцев, либо рассказывали о своих наблюдениях Кин и Янс, так что мы знали, что они переживают тяжелые времена, с нехваткой пищи и многими болезнями. Место для своего города, названного Джеймстауном, они выбрали не самое лучшее — мы ведь на своем печальном опыте узнали, что на берегу, вблизи болот, свирепствует лихорадка.

После некоторых первоначальных столкновений между поухатанами, о которых мы часто слышали, но знали мало, и этими колонистами трения постепенно прекратились — в основном благодаря твердой позиции, занятой капитаном Джоном Смитом, человеком из Линкольншира, которому довелось сражаться в войнах на континенте.

История, как мы ее услышали от катобов, выглядела следующим образом. Военный предводитель по имени Нематтано, которого колонисты называли «Джек Перо», поскольку он носил головной убор из перьев, уговорил человека по фамилии Морган отправиться с ним в лес — не то для торговли, не то на охоту. Нематтано часто бывал в доме Моргана и с жадностью поглядывал на многие вещи, которые там видел. Позднее, в лесу, он убил Моргана и вернулся в хижину, надев на голову шапку Моргана. Сыновья Моргана заподозрили, что случилось неладное, и попытались заманить индейца к мастеру Торпу.

Разгорелась ссора, в Нематтано выстрелили и ранили его. Сыновья Моргана положили его в лодку, чтобы везти к губернатору. Чувствуя, что смерть близка, Нематтано, которого индейцы считали неуязвимым для пуль, начал умолять их не рассказывать никому, как он был убит, и закопать его тело на кладбище белых людей, чтобы смерть его осталась тайной.

Оппеканкано, который был королем этих индейцев, очень рассердился, когда услышал о смерти Нематтано, но выказал колонистам все знаки любви и мира, так что они не предвидели никакой опасности, и благодаря тому, что в течение некоторого времени никаких военных действий не предпринималось, очень немногие из колонистов были вооружены, у них было мало шпаг и еще меньше огнестрельного оружия, кроме ружей для охоты на птицу.

Однако Оппеканкано известил свой народ о том, что задумал, а сам тем временем посылал разным колонистам подарки — то оленину, то птицу — в качестве показного свидетельства доброй воли, иногда даже завтракал с ними. А потом внезапно 22 марта они поднялись и перерезали триста сорок семь человек — мужчин, женщин и детей, нанеся удар так быстро, что лишь немногие поняли, что происходит; часто их убивали их собственными орудиями труда, а потом разрубали и уродовали тела[30].

Некий Натаниэл Кози, который прибыл с Джоном Смитом, схватил топор, когда на него напали, и расколол голову одному из напавших, после чего они сбежали, а он спасся, хоть и раненый, ибо они не причинили вреда никому, кто начинал отбиваться или был наготове, а убивали лишь тех, кого застали врасплох, — неподготовленными и невооруженными.

К этому времени колонисты уже расселились на сто сорок миль вдоль реки, по обеим берегам, а индейцы, ибо в их натуре было жить за счет того, что давала местность, сами были вынуждены держаться группами по тридцать, сорок или, к примеру, шестьдесят человек. Однако весь замысел был так тщательно продуман, что каждая группа индейцев его знала и знала свою роль, и убитых было бы куда больше, чем триста сорок семь, если бы один индеец, подружившийся с человеком по фамилии Пейс, не известил его о готовящемся нападении. Пейс, гребя до изнеможения, понесся вниз по реке и сообщил губернатору.

Были убиты шесть членов совета: Джордж Торп, Натаниэл Пауэлл, Джон Беркли, Сэмьюэл Макок, Майкл Лапуорт и Джон Рольф, причем этот Рольф был женат на индианке по имени Покахонтас.