— Однако наша прогулка затянулась, — сказал Дюк. — Я высажу тебя на перекрестке. Нас слишком часто видели вместе.

Так закончилась эта беседа[5].

А Басков ждал своей участи. Он ничего не знал, но чутье подсказывало — судьба его вот-вот должна решиться. Вечером он услышал невдалеке голос Юсуфа. «Гусейн!» — донеслось до слуха Баскова. Юсуф и Гусейн прошли мимо конюшни, негромко совещаясь о чем-то. Баскову показалось, Юсуф назвал его имя. Впрочем, он легко мог ослышаться — рядом за стенкой фыркали и ржали кони.

Наутро, на рассвете, Баскова подняли с топчана, вывели на улицу. Вздрагивая от холодка, от тревоги, он вглядывался в конвойных — в Юсуфа и незнакомого солдата, приземистого, с тяжелым квадратным подбородком. На их лицах Басков не прочел ничего.

Миновав здание пограничного поста, все трое свернули с дороги в чащу. Тропа терялась среди кустарников, самшитов, дикой алычи.

Тревога Баскова росла. Юсуф, шагавший впереди, иногда оглядывался на Баскова, придерживая ветки; потом он вдруг улыбнулся, показав ровные белые зубы. Это было неожиданно, Басков обрадовался и в то же время растерялся.

В Юсуфе он привык видеть врага. Что же стало с Юсуфом? Не поговорить ли с ним? Басков уже совсем решился и приготовил даже первую фразу, но тут тропа перевалила за гребень холма и Басков чуть не вскрикнул.

Далеко внизу потоком пены неслась река. На том берегу, на фоне зелени, ярко белел дувал с черными точечками амбразур, краснела черепичная крыша. Чуть левее будто темная паутинка раскинулась по кронам деревьев… Вышка!

Толчок в самое сердце ощутил Басков, как только понял, что такое всё это: сотканная из стальных брусьев вышка, дувал, белое здание под красной крышей.

— Твоя застава, — сказал Юсуф как бы вскользь, не оборачиваясь, раздвигая кусты.

Наверху выгнулась ветка, вспорхнула птица и полетела туда, повисла над ущельем. Она неудержимо потянула Баскова за собой. Но о побеге нечего было и думать, — тропа вилась по краю обрыва, над бездной.

Потом каблуки стали скользить, срываться с каменных выступов, тропа круто спускалась по откосу ближе к реке.

«С вышки нас, наверное, видят», — подумал Басков. Но вышка и вся застава уже скрылись за скалистым лбом горы, а река придвинулась. Лес скрывал ее, порывы ветра заглушали далекий шум, но временами он как бы прорывался сквозь трущобу, звал Баскова.

Почему его ведут здесь, так близко от границы? Басков шагал, жадно вглядываясь в родной берег, вставший справа, над лесом. Там всё яснее различались стволы дубов и ясеней, телеграфные столбы, сплетения ежевики у обочины дороги, — всё такое же, как и здесь, и вместе с тем другое, свое. Ничто не могло бы оторвать его взгляда от тех деревьев, от шоссе, от родной земли, которая словно двигалась наперерез могучей высокой волной.

«Бежать! Бежать!» — повторялось в мозгу Баскова. Обрыва уже нет, лес полого уходил к реке.

Что если нагнуться, прыгнуть в те кусты, потом кинуться в заросли яблонь, где потемнее… Тут Басков вздрогнул, Юсуф словно прочел его мысли.

— Гусейн! — окликнул Юсуф солдата. — Гусейн! Смотри, убежит русский!

Солдат грузно ступал сзади, горячо дышал в затылок. Он молчал, а Юсуф говорил, и Басков вдруг сообразил, что Гусейн не понимает по-русски. И Юсуф обращался вовсе не к нему…

— Что будем делать, Гусейн? — сказал Юсуф. — Стрелять будем? Правильно! Только трудно попасть, а? В дерево попадем, Гусейн, в русского не попадем, а? Плохо, а?

Юсуф резко обернулся, и снова блеснули его зубы.

Ясная, ободряющая улыбка сообщала Баскову решимость, силу…

Басков прыгнул, плашмя кинулся на плотный кустарник. Сквозь ветви его, упругие как пружины, провалился наземь, на миг замер и пополз к гуще яблонь. Там он оттолкнулся от земли и побежал. За спиной его оглушительно грохотали выстрелы, эхо гуляло по ущелью, тяжелая ветка с плодами, срезанная пулей, упала Баскову на плечо.

Он бежал, слыша над собой посвист пуль. Эхо кругом рождало выстрелы, и всё ущелье гремело, как от горного обвала. Басков бежал, чувствуя, как редеют заросли и тают лесные тени, бежал что есть духу, всем телом, всей душой рвался он к солнечному простору впереди.

Он вступил в воду, шагнул и ухнул по пояс. Осень, начавшаяся высоко в горах, напоила реку, — она стала глубже и холоднее. Течение сбило Баскова с ног, он упал, ударился о камень, стремнина подхватила его и понесла. Поверхность реки была вся в бурунах, в воронках, черных зубьях скал, торчавших из воды. Теперь они все словно ринулись на Баскова, помчались на него, вспарывая пену, и он, крутясь в водоворотах, отбивался, силился встать и снова терял ускользавшее дно, и медленно продвигался к середине потока, к рубежу. Тело Баскова онемело от стужи, он не ощущал боли от ударов о камни, от кровоточащих ссадин на руках, — впереди, теперь уже совсем близко, был рубеж. Проложенный в беснующихся водах, он ждал Баскова, и не было для него ничего более прочного, чем этот невидимый в скачущих струях, в сверкающих брызгах рубеж родины.

Один раз Басков на мгновение увидел позади чужой, оставленный берег, блеск двух винтовок.

Басков уже пересек рубеж. Река здесь поворачивала, воды ее, наталкиваясь на глиняный откос, неслись навстречу Баскову, отбрасывали назад. Он влез на валун, перескочил на другой, прыгнул еще раз и уцепился за липкую, купающуюся в воде ветку ивы. Выбрался на сушу, замер, растянувшись на влажной, прогретой солнцем, бесконечно желанной земле.

Наряд «тревожных», посланный с пятой заставы, обнаружил на приречном лугу юношу в солдатской форме без погон, мокрого, в синяках и кровоподтеках. При виде бойцов он поднялся на колени и засмеялся.

— Вот те на, — оторопело молвил старший наряда Воронов. — Это же Басков!

В первую же минуту они подумали, что Басков помешался. Он не узнавал товарищей и что-то бессвязно шептал. Ему почему-то вспоминались пропуска, выученные за месяцы службы и застрявшие в памяти:

— Ярославль… Новгород… Казань…

Память всё подсказывала ему пропуска — названия русских городов. Они слетали с его губ, он смеялся от счастья и протягивал к бойцам руки.

Весть о возвращении Баскова мгновенно облетела заставы, комендатуры и достигла штаба отряда, превращая обычный будничный день в праздник.

Ковалева она не застала в штабе.

Утром он снова — и опять безрезультатно — допрашивал Гмохского. По-видимому, князь твердо решил унести свою тайну в могилу. Ковалев решил еще раз произвести обыск в жилье арестованного. Напрасно!

Часто Ковалев мысленно обращался к Алисе. Она-то могла бы помочь ему, если бы открыла то, что связывало ее с Гмохским. «Алиса», — писал капитан на листке перекидного календаря, потом зачеркивал, откладывал встречу. Нет, он не был готов для решительного разговора с ней. Сперва надо самому хоть что-нибудь выяснить.

Есть отдельные, разрозненные звенья, но цепь из них не составлялась. Находка в доме Дюков — тоже звено. Рисунки доктора Назарова, сделанные за границей, и среди них пляска горцев, загадочная пляска, сжившаяся с детскими воспоминаниями Каси…

Кася и Байрамов перерыли все библиотеки города в поисках данных о селениях Урзун и Джали-туз, запечатленных карандашом врача-художника. Ковалев помогал им. Два кружочка на карте одной ближневосточной страны да короткая справка о жителях — выходцах из Российской империи, — вот и всё, что удалось найти. Племя Элана названо не было. Умалчивала о нем и официальная статистика ближневосточного государства. Потомки горцев, переселившиеся за рубеж после восстания Шамиля, причислены там к основной национальности, отдельно не учтены. Но ясно — только люди Элана могли обитать в тех двух селениях! Недаром же именно эти рисунки Дюк приобрел у Назарова и спрятал.

Правда, особой опасности для Дюка они, видимо, не представляли. Он не уничтожил их перед отъездом, а просто оставил. Похоже, Дюк не хотел, чтобы рисунки эти хранились в семье Назаровых.