— Ну и зачем ты пытался опозорить несчастную девушку? — уперев руки в бока, встала перед графом настырная женщина, едва они оказались в дальнем углу парка.
— С каких пор предложение брачного браслета стало считаться позором? — огрызнулся Мишеле, шлепаясь на скамью и отряхивая с волос и воротника лучшей рубашки лепестки цветов, свалившихся ему прямо на голову.
— Не прикидывайся деревенским лопушком, — сердито прикрикнула Мильда. — Только они могут не догадываться, чем закончилась бы твоя выходка. Октябрина уже готова была бежать прочь от оскорбления, ведь взять при всех браслет — значит, признать себя твоей невестой и разом отказаться от всех мужчин, которые захотели бы пригласить ее на танец. Так как герцогиня — не белошвейка, а к знатным девушкам, если они уже сделали выбор, навязываться с приглашениями не дозволено никому. А она пока тебя не выбрала, иначе ты бы стоял сейчас среди женихов. Затем ты и изобрел коварную шутку, рассчитывая одной стрелой убить двух уток. Либо наглостью всучить ей браслет и этим отшить всех прочих ухажеров, либо представить ее гостям жестокой привередой и вынудить сбежать с праздника. Октябрина ведь девушка чуткая, сразу разглядит и ехидные взгляды, и ухмылки. Но тебе ее не жаль, лишь бы другие тебя не обошли.
— Ведьма! Да ты с ума сошла, придумывать такие гадости?! — как ошпаренный подскочил Мишеле. — Да я ее больше жизни люблю!
— Лжешь ты сейчас, и это легко проверить, вот у меня колечко на ложь зачаровано. Пока говоришь правду — оно прозрачно, как покривишь душой — покраснеет. — Мильда спокойно уселась напротив и положила на колени руку с крупным перстнем на среднем пальце. — Как всем известно, когда любят, да еще и больше жизни, то готовы на все, лишь бы любимому было хорошо и спокойно. Вот и скажи, Октябрине было очень приятно, когда ты при всех ни с того ни с сего бухнулся перед ней?
— Любая девушка обрадовалась бы, — упрямо буркнул граф.
— Может быть, — усмехнулась ведьма. — Но ты ведь не к любой выскочил, как кикимора из болота? А к герцогине! Которая, как я слышала, тебя всячески избегает.
— Вот и скажи мне, раз такая умная, — вскипел обиженный Мишеле, — почему она меня не замечает? Чем я плох? Я ведь ее на руках готов носить, драгоценностями засыплю, любой каприз исполню!
— Выходит, ты ее купить собираешься, — помрачнела ведьма, — а до сих пор не знаешь одной простой вещи. Не все женщины продаются, но дороже всех ценятся именно те, кто просто дарит свою любовь избраннику. Безо всяких условий и капризов, только за то, что он есть на свете. Но ты-то ей пока вовсе не избранник! И никогда не будешь, потому как лишь о себе и думаешь. Я хочу, я люблю, я буду… А о том, какие мужчины ей по сердцу, каких слов и поступков ждет она от будущего избранника, да просто какие цветы любит, ты не постарался разузнать? Может, ей просто цвет твоих кудрей не мил?
— Ну и что же мне тогда, волосы выкрасить? До сих пор никто из девушек на мою прическу не обижался, — ядовито фыркнул Мишеле, разглядел, как покраснел камень в перстне ведьмы, и яростно скрипнул зубами.
— Да при чем тут другие девушки? — вдруг устало выдохнула Мильда и поднялась со скамьи. — Ты от Октябрины требуешь душу и тело, а сам ради нее не готов даже малым поступиться. Нарвать на клумбе цветов или накупить на отцовские деньги побрякушек проще всего, это и дурак может… но, похоже, зря я на тебя время трачу.
Чем-то хрустнула и исчезла, не дав графу больше и слова выпалить.
С досады он со всей силы врезал кулаком по резному столбику, сердито зашипел, дуя на ушибленные костяшки, и, отпихнув ногой злополучные цветы, не спеша побрел куда глаза глядят. Идти во дворец не хотелось совершенно, теперь Октябрина даже из вежливости не подарит ему ни одного танца, а смотреть, как ее обнимают ловкие смуглые дроу, наводнившие к вечеру дворец, свыше его сил. И ведьма, конечно, в чем-то права, но думал он вовсе не так, когда торопливо обрывал дальнюю клумбу. Да он даже мысли не допускал хоть словом или взглядом обидеть удивительную девушку, словно явившуюся из его снов. Просто жарко надеялся, что удастся уговорить Октябрину и она, не решившись упрямиться в такой торжественный момент, возьмет его браслет. Тем самым на несколько часов давая ему право неотлучно находиться рядом. За это время граф собирался сделать все возможное, чтобы показать себя с самой выгодной стороны и хотя бы заинтересовать красавицу.
«Заинтересовал!» — снова удрученно зашипел Мишеле, вспомнив едкие слова ведьмы, и вдруг с ужасающей ясностью понял, что сам, собственными руками, оборвал единственную ниточку, которая связывала его и Октябрину и при его должном усердии могла бы постепенно стать бечевкой и даже свадебной цепью.
А теперь уже никогда и ничего между ними не будет, и как бы он ни старался, отныне девушка всегда будет видеть не его, а этот зал, разбросанные цветы и приоткрытые от любопытства рты гостей.
— Ох, дурак, — простонал шутник от пронзившей сердце боли, пнул со всей силы ствол дерева, под которым застигло его прозрение, и ринулся к дворцу, желая лишь одного. Сбежать отсюда куда подальше, хоть в столицу, хоть в Хангро, к деду.
Однако минут через пять, сообразив, что случайно забрался в один из самых дальних уголков парка, Мишеле немного остыл и дальше шел спокойнее, прикидывая, чем он сможет объяснить Ителю свой отъезд. И нужно ли объяснять, если непримиримый барон все равно не станет после этого с ним дружить, непременно сочтя внезапный уход бегством? И правильно в общем-то будет думать, ведь ему все равно, по какой причине граф помчался под крылышко к любящему деду. Важнее другое: отсюда он уходит в самый напряженный и тяжелый для королевы момент.
«И вот этого даже дед не простит», — горько усмехнулся Мишеле, старик столько сил приложил, чтобы добиться для внука титула и права на наследство, и не раз просил не ввязываться в разные мятежи и сомнительные проделки. Значит, к нему тоже ехать нельзя, придется выбирать между домом в столице и небольшим поместьем, доставшимся от бабушки по материнской линии.
— Вздыхаешь? — раздался откуда-то сбоку насмешливый вопрос, и граф Хангро нехотя покосился в ту сторону.
В беседке, почти скрытой плетьми вьющихся роз, за заставленным бутылками и тарелками столиком с едой с удобством устроился на горке подушек граф Бризен.
— Можешь никуда не торопиться, — лениво отхлебнув вина, сообщил он так же насмешливо. — Твоя герцогиня уже нашла утешение в объятиях оборотней.
— Не мели глупостей, — огрызнулся Мишеле. — Каких еще оборотней?
— Обыкновенных. Совсем ничего не замечаешь со своей белобрысой дылдой!
— Убью, — схватился за рукоять кинжала Мишеле.
— За что? — выставил перед собой подушечку Тимул. — Это твои собственные слова.
— Лжец, — презрительно процедил граф.
— А вот и нет. Это у тебя от любви память начисто отшибло. А ну припомни королевский прием в день зимнего солнцеворота. Ты еще нам жаловался, что Зантария нарочно собрала во дворце самых некрасивых девиц королевства. Они там были всем семейством, сидели под портретом старой королевы. Бледная как поганка мать и пять или шесть долговязых дочек. Ты еще стишки про них сочинил… напомнить? Я пару строк наизусть заучил.
— Это не она, — сквозь зубы рыкнул Мишеле.
— А у нас в королевстве теперь два Сарнса? И два семейства Сарнских? Помнится, ты еще пошутил, что женился бы, если бы у нее было приданое. Такая жена никогда не станет ревновать к хорошеньким белошвейкам.
— Значит, эти оставались дома, — из упрямства еще спорил граф Хангро, умом понимая правоту Тимула.
Именно так все и было. И если лицо и фигурка у нее изменились, то взгляд таким же и остался. Теперь вдруг ясно припомнилось колючее, как льдинки, презрение, плескавшееся в бледно-голубых глазах одной из высмеянных девиц. И сразу стали понятны осторожные полунамеки окружающих, на которые он в пылу влюбленности не обращал внимания, и странное исцеление герцога Лаверно, и совпадение давно известных имен и титулов с незнакомыми людьми. Значит, правы были те, кто утверждал, что вдовствующая королева предала старинный закон и не только завела себе придворного мага, но и вовсю пользуется услугами дроу и даже маглоров, расплачиваясь за них королевской казной. Вот и новую внешность преданным фрейлинам заказала, и судя по тому, что он никогда раньше не встречал этих красавиц, вовсе не одной Октябрине.
