— Идем через восточную веранду, — добравшись до дома, решил Тимул, и Мишеле сообразил, что думают они об одном и том же.

С маленькой разницей — блондин не желал попадаться на глаза абсолютно никому, а рыжему нужен был только Итель. Но вряд ли он в этот момент гуляет возле восточной веранды, через которую чаще ходят слуги и те, кому срочно потребовалось попасть в конюшню или в казарму для егерей. Гости и молодожены сейчас, скорее всего, наслаждаются ночным бризом на южной, самой широкой и роскошной открытой веранде. А судя по доносящейся оттуда музыке и взрывам смеха, еще и танцуют, флиртуют и вообще веселятся от души. И он мог бы быть там… смотреть тайком на Октябрину и веселить публику, собирая в свою копилку белые камни.

Однако спорить с Тимулом пока нельзя, вряд ли такой хитрец не выкрутится — запросто может заявить, будто опозоренный граф сам умолял увезти его из Беленгора. Бризена нужно поймать на горячем, и лучше всех в этом поможет Габерд, сам учивший Мишеле тем знакам, какими обмениваются воины в засаде или в бою, чтобы не выдать свои намерения противнику.

«Интересно, где он сейчас?» — лихорадочно пытался сообразить рыжий шутник, послушно плетясь за Тимулом, упорно ведущим его в намеченном направлении.

С верхней башни, перебивая звуки музыки, вдруг донесся звон колокола, и Мишеле начал по привычке считать удары.

«Так вот почему белобрысый так спешит, — пришло вдруг отчетливое понимание, не успели замереть в вышине последние отзвуки колокольного боя. — Оказывается, до полуночи остался всего лишь час! А в полночь егеря опускают железную решетку и не поднимут ее до рассвета без особого приказа королевского советника или мага».

Почти одновременно он четко осознал и еще одну, намного более неприятную новость. Вряд ли ему удастся встретиться с мечником: в этот час молодоженам положено покинуть гостей и отправиться в выделенные им покои. Встать в такой момент на пути свежеиспеченного мужа с какими-то дурацкими условными знаками решится только самоубийца или законченный глупец, рискующий на всю жизнь получить презрительное прозвище и стать посмешищем для всего королевства.

От досады граф Хангро даже тихо зашипел, и Тимул тут же оглянулся, шепотом осведомившись, в чем дело.

— Плохо мне… — сказал чистую правду Мишеле.

Его задача внезапно усложнилась, и никакого выхода граф не находил. Если они сейчас поднимутся к спальне, не замеченные никем, то уже через четверть часа будут стоять у ворот с саквояжами в руках.

«Хотя… а может, это и есть выход?» — горько хмыкнул шутник. Просто добраться до ворот и устроить там спор или даже потасовку. Разумеется, придется встретить утро где-нибудь в чулане или подвале, в праздники егеря с подвыпившими долго не разбираются, зато и Тимул будет сидеть рядом.

Однако белобрысый сплетник наотрез отказался идти на второй этаж.

— Я тебя тут подожду, — нырнув в тень ниши, твердо заявил он, — а ты поспеши.

— А если я не дойду? Упаду на лестнице, — попытался пьяно капризничать Мишеле, но Бризен в ответ на это только едко усмехнулся.

— Дойдешь. Очень быстро дойдешь, соберешь все самое ценное и бегом вернешься сюда. Иди, — резко приказал он.

Резко хлопнул спутника по плечу, и что-то острое кольнуло Мишеле в том месте. А уже в следующий миг свет разноцветных светильников разом поблек, и все вокруг словно затянуло дымкой. А в мозгу рыжего путеводным огнем вспыхнули последние услышанные им слова: «Быстро, самое ценное и бегом вернешься».

И в то же время Хангро отчетливо ощущал, что никуда не исчезли терзающая его тревога и жаркая досада на самого себя за наивную доверчивость. Просто все эти чувства вдруг стали не самыми главными, слегка потускнели, как боль старой утраты. И словно кто-то склеил губы графа, с растущим отчаянием начинающего понимать, что теперь ему точно не удастся никого позвать на помощь. Граф сейчас и одного словечка сказать не мог, а о том, чтобы закричать или начать сопротивляться, не смел и мечтать. Собственные желания и мысли вдруг стали вялыми, как змеи по весне, вызывая где-то в глубине души острое отчаяние.

Собрав всю силу воли, Мишеле попытался вырвать разум из обволакивающего его тумана, и когда в мозгу немного прояснилось, обрадовался было вернувшейся способности размышлять. Однако довольно быстро осознал, как обманчива эта свобода. Власти над своим телом он больше не имел, оно не реагировало на безмолвные приказы остановиться или хотя бы двигаться помедленнее. Ноги словно зажили собственной жизнью и, не желая более выполнять волю хозяина, бодро шагали по ступеням необычно пустынного дворца.

О том, чтобы встретить хоть одного егеря или оборотня, Мишеле перестал мечтать с тех пор, как расслышал сквозь настежь распахнутые окна восторженные выкрики и веселый смех, а небо расцвело необычайно яркими огнями.

«Дурак, — безмолвно костерил себя шутник. — Это же надо суметь так влипнуть!» Вместо того чтобы любоваться волшебным фейерверком и веселиться вместе со всеми, он удирает куда-то в неизвестность. Причем не по своей воле, хотя доказать это теперь абсолютно невозможно. И никто из обитателей Беленгора, случайно оказавшихся сейчас на пути графа Хангро, увидев злобно перекошенное лицо торопливо бегущего куда-то шутника, ни на гран не усомнится в добровольности принятого им решения.

В своей комнате Мишеле попробовал схитрить — привязать себя к колонне, написать записку или хотя бы оставить что-либо из самых ценных вещичек, но руки упорно выполняли приказ, не отзываясь на отчаянные попытки хозяина. И уже через пять минут переодетый в дорожный костюм граф Хангро, прихватив саквояж и шляпу, уверенно вышел из своих покоев. Ему удалось лишь разбросать по спальне одежду и оставить распахнутыми настежь двери, но надеяться, что кого-то заинтересует этот беспорядок, было по меньшей мере смешно.

Даже Итель вряд ли сочтет это подсказкой, ведь особой аккуратностью рыжий весельчак никогда не отличался.

— Ну вот, а говорил «упаду», — едко процедил сквозь зубы Тимул и строго скомандовал: — Иди прямо к воротам, ты уезжаешь.

И Мишеле пошел, проклиная проклятого блондина и себя самого и от отчаяния не замечая ничего и никого вокруг.

Лишь тупо, как застарелая рана, тянуло душу понимание глубины пропасти, с каждым шагом разверзающейся между ним и теми людьми, которые были ему стократ ближе по духу, чем идущий на шаг позади белобрысый сплетник.

— Ир, ты что-нибудь заметил? — искоса глянул Лангорис на бывшего ученика.

Магистры потихоньку улизнули с праздника и негромко беседовали, расположившись на удобных банкетках, расставленных по просторному северному балкону.

— А ты? — За время, проведенное в землях чистопородных людей, маг стал весьма колючим и едким, подрастеряв в испытаниях простодушие и доверчивость, бывших главными чертами его характера до ухода с плато.

— По-моему, это тот бесшабашный влюбленный, но теперь его одолевает беспросветное отчаяние и ненависть. Хотя чувства прослушиваются как-то глухо.

— Он под подчинением, — по-звериному рыкнул Иридос, скребнул когтями по бархатной обивке и тут же зарастил располосованную ткань. — Но тот, на кого он сейчас злится, не имеет ни способностей к магии, ни каких-либо умений. Он просто торгаш, польстившийся на большие деньги. Не мешай, я забрасываю в обоих твоих ментальных шпионов.

— А я думал… — начал магистр и смолк.

Он давно уже понял, что бывший ученик обладает очень хорошей памятью. В некоторых случаях ее даже можно назвать злопамятностью, если дело идет о людях, которые в угоду своему ненасытному аппетиту готовы шагать по чужим головам и судьбам. Таких он не забывает ни через год, ни через десять. Взять хотя бы того дроу, который продал когда-то устроителям грязных боев несовершеннолетнюю девчонку. Тот сменил несколько домов и почти разорился, пытаясь избавиться от мерзкой иллюзорной крысы, всю ночь с громким писком бегающей по его спальне. Иридос убрал свой «гостинец» только после того, как изможденный и еле живой негодяй приехал с подарками для девушки к мосту через Палеру и три часа простоял там на коленях.