Два раза удалось дозвониться до Анюты — в первый раз она категорически отвергла предложение встретиться, твердо сказав: «Завтра, Антон, все завтра, я занята!», во второй — разговаривала вежливо, но очень странным тоном. Мне показалось, она не может вспомнить кто я такой, и ей от этого неловко — во всяком случае, она все время сбивалась на «вы» и постаралась свернуть разговор как можно быстрее.

Оба раза я все бросал и несся на улицу Блаватской — но находил там только унылую пыльную витрину с манекеном. Кафе «Палиндром» не появлялось, квартира девочки тоже. Я ждал, набирал безответные номера и возвращался обратно, к своему микрофону — потому что делать больше было действительно нечего.

— …День открытия спирта! Об эксклюзивном праве на этот праздник спорят медики и химики. И те, и те — большие любители… науки. На самом деле это общий праздник. Хотя процесс дистилляции спирта описывал еще Аристотель, но перс Ар-Рази, который в VI веке догадался разбавить его и выпить, был знахарь-алхимик. В Европе пить «Spiritus vini» сообразили далеко не сразу, и долгое время он считался просто хорошим растворителем, как сейчас ацетон. Но уж когда распробовали…

На этом фоне застывшим островком нормальной жизни казался «Поручик» — наверное, потому, что в нем нет окон. Там точно так же пили, играли, хватали за жопы стриптизерш — только делали это теперь все с каким-то истерическим самозабвением. И пили как не в себя, и играли до трусов, и девок пялили уже чуть ли не в коридорах. Но все так же невозмутимо наливал за стойкой Адам, и все так же упорно потреблял наливаемое Славик, а что еще нужно для иллюзии стабильности?

Славик старался утешить меня как мог — рассказывал, что Всемирная организация здравоохранения признала любовь психическим отклонением и внесла это чувство в реестр заболеваний под пунктом «Расстройство привычек и влечений неуточненное».

— Вот посмотри! — воздевал он к потолку невесть откуда выдранную вырезку. — Цитирую, внимай. Официальные симптомы болезни «любовь».

«Навязчивые мысли о другом человеке», — есть такое!

«Резкие перепады настроения», — и это наблюдаю!

«Жалость к себе», — ты, конечно, воспитан в ложной патриархальной парадигме «мальчики не плачут» и шифруешься, но друзья-то видят!

«Завышенное чувство собственного достоинства», — вот тут не знаю… — засомневался Славик. — Это у тебя, по-моему, врожденный дефект, так же как следующий симптом: «Необдуманные и импульсивные поступки».

— Что там дальше, друг Антон? — спросил заинтересовавшийся Адам.

— «Прерывистый сон и бессонница», — я свечку не держал, но выглядишь ты, откровенно говоря, не очень…

— «Синдром навязчивой идеи», — вот уж точно, навязчивой! А ты вообще уверен, что эта твоя Анюта на самом деле была?

— А вот если я тебе сейчас в глаз дам, как ты поймешь, это на самом деле было или нет?

— У меня будет фингал! — ничуть не испугался Славик. — И он будет свидетельством материальности тебя. А ты от своей Анюты даже завалящего триппера не можешь предъявить!

Когда официанты собрали с пола битое стекло, а слегка протрезвевший Славик вернулся из бара, прижимая выданный сердобольным Адамом пакетик со льдом к свидетельству моей материальности, к нам присоединились Мартын и Марта, у которых было еще полчаса до очередного выступления. Марта пила только минеральную воду без газа, Мартын в последнее время стал позволять себе более радикальные напитки.

— И все же, — не унимался извинившийся, но ничуть не сожалеющий о сказанном Славик, — даже если предположить, что Анюта была…

Он на всякий случай отодвинулся от меня подальше и продолжил:

— Как утверждают ученые, любовь по физиологическим причинам не может длиться больше трех лет! — он посмотрел на меня укоризненно. — Если бы ты не попытался так грубо и неинтеллигентно скормить мне эту познавательную вырезку, что привело ее в полную негодность, я бы прочитал тебе умные названия гормонов, или феромонов, или мормо… Нет, мормоны не оттуда. В общем, тех химических хреней, которые перестают вырабатываться по истечении гарантийного срока этой вашей любви, после чего она требует замены на новую.

— Славик, что ты несешь? — взялся я за голову.

— А что? Возьми, вон, за Мартой приударь! Мартын, ты не будешь против, если наш общий друг Антон будет строить куры твоей прекрасной сестре?

— Слав, а чего бы тебе не спросить это прямо у Марты? — отмахнулся Мартын.

— Я ее робею, — признался Славик, стараясь не глядеть на сидящую тут же девушку.

— Слав, ты нажрался, — сказал я с досадой.

— Да, я нажрался! — пьяно мотнул головой Славик. — Но это не отменяет моей правоты в целом! Извините, мне надо отлить…

Славик нетвердыми шагами устремился приблизительно в направлении сортира.

— Извините его, Марта, — сказал я.

— Ничего, Антон, я не обиделась, — сказала она своим глубоким красивым голосом. — И нет, я не буду против!

— Э… — растерялся я.

— Я ответила на вопрос, который не решился задать мне Вячеслав, — сказала она и замолчала величественно.

Вот и понимай, как знаешь. Честно сказать, я ее тоже немного робею — осталось в ней что-то не от мира сего, хотя тот факт, что еще недавно никакой сестры у Менделева не было, помнил, кажется, один я.

Мартын с обретением сестры изменился довольно сильно — как будто нашел что-то… Или, наоборот, потерял. Он стал галантен, разговорчив, развязен и смел с женщинами. Пару раз я замечал его лапающим по углам стриптизерок, а может, и не только лапающим — во всяком случае, все чаще между выступлениями Марта сидела у нашего столика в одиночестве, потягивая минералку из высокого бокала. Новый Менделев был заметно счастливее старого, но нравился мне меньше. Он стал небрежен в исполнении, чего никогда не позволял себе раньше. Я замечал, как недовольно косится на него в эти моменты Марта, пытаясь сгладить впечатление собственной виртуозностью.

Я мог бы остаться, но предпочел откланяться и пошел на работу. Потому что только там я был хотя бы формально на своем месте.

— …А пятнадцатого мая всякие махровые мракобесы отмечают свой устаревший, непрогрессивный и нетолерантный праздник — День семей. Я думаю, что в современном мире его не запретили исключительно по недосмотру, ведь существование так называемой «семьи» дискриминирует женщин оскорбительным термином «жена», предполагающим, что у человека, как биологического вида, есть деление на самцов и самок, а также половое размножение. Кроме того, оно дискриминирует геев, трансгендеров и прочих половых вольноопределяющихся, поскольку является тяжелым наследием времен «союза мужчины и женщины» и намекает на естественное рождение детей. И еще оно дискриминирует людей по возрастному принципу, деля их на детей и родителей. Это нарушает права личности на самоопределение и смену пола в 12 лет. Но страшнее всего оно нарушает право сильных независимых женщин завести восемь кошек, герань и иронический блог!

Жизнь в городе быстро засосало в новую нормальность, в которой розово-сине-лиловое небо и бессмысленность вопроса «когда» стали привычными. Никогда не подумал бы, что человек может жить без времени, но оказалось, что это легко — достаточно отказаться от памяти. Каждый крутился в своем персональном цикле последовательности действий — встал-поел-сходил на работу-пришел-выпил-уснул. Все, что в него не входило, постепенно исчезало из реальности. Мироздание протухло, как та рыба, и мне казалось, что его постепенно сжирают какие-то муравьи.

Анюту, кажется, помнил только я. Если потыкать общих знакомых носом в конкретные факты: «а вот с кем ты тогда, когда мы…» — то что-то такое вроде бы вспоминали, но на секунду, мимолетно, тут же отмахиваясь и переводя разговор. Хотя прошло всего… не знаю. Внутренние часы давно встали. И само слово «давно» ничего не значит. Наша последняя встреча в кафе могла быть часы, дни или годы назад.