— Афанасий Парфеныч! — подскочил Базин. Так вот как его зовут, оказывается. — При всем нашем уважении к труженикам села… Это заседание Думы, и право голоса…

— Да хоть лево! — рявкнул председатель. Его было прекрасно слышно без всякого микрофона. — Вы нас за дурачков держите? Я же вижу, к чему вы ведете! Сейчас вы примете закон, что респавнящаяся жратва — ваша священная собственность, потом на нулевых затратах устроите демпинг, и выдавите нас, фермеров, с рынка!

— Это честная конкуренция! — ехидно заявил из президиума тот, со сломанным носом, который всё пытался во мне взглядом дырку прожечь. — Ваше сельское хозяйство без дотаций навоза не стоит! Учитесь работать, режьте косты, повышайте эффективность, а не в чужой карман заглядывайте!

— Хренман! — председатель побагровел. — Косты резать? Хрен себе отрежь! Да ты о работе понятия не имеешь, купипродайка!

— Что это за дятел с клювом набок? — поинтересовался я у Славика.

— Фораскин, оптово-розничный олигарх, владелец двух гипермаркетов и продуктовой базы, — ответил он весело. — Людей, детям которых ломаешь руки, надо знать в лицо, Антоша!

— Уже все в курсе, да? — спросил я с досадой. — И не сломал я ему руку, просто ушиб.

— Что ты хочешь, городок маленький. И он тебе это припомнит, не сомневайся.

— Ой, баюсь-баюсь!

— Афанасий Парфеныч! Прекратите! Сядьте! — надрывался тем временем спикер. — Соблюдайте регламент, иначе мы будем вынуждены вывести вас из зала!

— Выводилка не выросла! — буркнул председатель, но сел на место.

В наступившей внезапно тишине послышались размеренные хлопки в ладоши. Это, сидя в первом ряду, громко и нарочито аплодировал Кеширский.

— Ну, Андрей Андреич, — укоризненно сказал спикер, — вы-то чего клоунаду устраиваете? Не ожидал от вас…

— Во-первых, дорогуша, клоунада — моя профессиональная обязанность, я все-таки работник медиа, — издевательским тоном сказал Кеширский. — А во-вторых, я искренне восхищаюсь тем, как ловко вы хором игнорируете распоряжения губернатора.

— А что губернатор? — неожиданно нервно вскрикнул мэр. — Все вы чуть что — губернатор, губернатор… А он, между прочим, всего лишь представитель федеральной власти, и где она, та власть?

— Мы здесь власть! — заявил громко спикер.

— Где-то я уже это слышал, — хихикнув, ткнул меня в бок Славик.

— Тебе весело, или ты просто нажрался? — спросил я его.

— Я немного пьян, — признал политолог. — Но весело мне не поэтому. Когда еще доведется увидеть классическую, как по учебнику, буржуазную революцию? Когда класс собственников считает, что государственные ограничения мешают ему богатеть, и готов смести институты власти! Ну разве они не прелесть что такое?

В зале меж тем разворачивалась бурная дискуссия. Представители городского капитала — кто напрямую, а кто завуалированно, — требовали передачи всей полноты власти некоему Совету Уполномоченных Комитетом Избирателей.

— Отличная аббревиатура! — Славик распространял вокруг себя волны веселья и спиртовых паров, профессор уныло морщился, Павлик увлеченно бегал по залу с камерой и снимал все подряд, Кеширский сидел, сложив на груди руки, и загадочно улыбался, а председатель, судя по артикуляции, тихо, но вдохновенно матерился.

— Я, конечно, ничего не хочу утверждать, — с трибуны осторожно излагал свои соображения Беритман, — и, прошу отметить, я никого ни к чему не призываю. Я просто хочу сказать, что в силу сложившихся обстоятельств классическая банковская деятельность со ссудным процентом стала невозможна.

Я подумал, что действительно — как ты дашь денег в рост «возьми рубль сегодня, отдай завтра два», если все время сегодня?

— Поэтому я, как представитель финансовых кругов города, считаю, — продолжал банкир, — что нынешняя распределительно-уравнительная система, введенная губернатором, ущемляет права наиболее достойных представителей городского истеблишмента.

— Да какого черта! — вскочил со своего места Дидлов. — Кто он вообще такой, этот губернатор? Поразвел ненатуралов везде… Какого хрена мы, лучшие люди города, должны содержать всех этих неудачников? Нет у них работы? Нет денег? Нечего жрать? Пусть идут в услужение к тем, у кого есть! Работают за еду, угождают всяко.

Дидлов непроизвольно плотоядно облизнулся, но микрофоном снова завладел спикер.

— Спокойнее, спокойнее, господа! — увещевал он разбушевавшихся депутатов. — Предлагаю на голосование постановление о переходе всей власти в городе в руки Совета Уполномоченных, и сразу его первый документ. Декрет о собственности!

— Утибоземой! — умилялся Славик. — Какой пафос! Какое интонирование! Просто чистый Керенский! Интересно, у него есть женское платье? Или он ограничивается бельем?

Зал шумел, депутаты пытались перекричать друг друга, выдвигая предложения одно смелей другого — если я не ослышался, кто-то уже договорился до крепостных. Мэр, надрываясь, требовал немедленно принять постановление о введении патрулирования улиц силами лояльных Совету граждан, в целях предотвращения провокаций прогубернаторских сил, Фораскин требовал «разобраться с этой фермерской вольницей» путем введения продразверстки, Дидлов что-то кричал про поголовные проверки на ориентацию. В общем, очень не хватало залпа «Авроры».

Вместо него хлопнули, резко распахнувшись, двери, и в зал вошел губернатор. Я его никогда не встречал вживую, но, разумеется, фотографий видел достаточно. В жизни этот высокий и мощный человек с лицом римского патриция выглядел несколько старше, более суровым и каким-то очень уверенным. Возможно, такое впечатление создавалось из-за двух десятков солдат в полной боевой экипировке — шлемах, разгрузках и с автоматами, — которые ровным шагом вошли в зал вслед за ним. Вел их одетый в парадную форму генерал-майор Петрищев.

— Здравствуйте, господа, — сказал в наступившей тишине губернатор. — С большим сожалением вынужден прервать ваше заседание. В связи с введением в городе чрезвычайного положения, полномочия Думы временно приостанавливаются, муниципальные службы переходят под прямое управление администрации, должность мэра упраздняется. В связи с повышенной опасностью для жизни и здоровья граждан в городе вводится комендантский час. Остальные распоряжения до вас будут доведены позднее. Благодарю за внимание. Покидайте помещение организованно, не создавая давки.

— Ну, просто Пиночет! Как есть Пиночет! — горячо хихикал мне в ухо коньячными парами Славик. — Буржуазные революции всегда заканчиваются диктатурой! Кстати, ты знаешь, что у него прозвище — «Воевода»? К слову, я теперь, кажется, безработный, это надо отметить!

В зале солдаты вежливо, но решительно изымали записи с камер у телевизионщиков и Павлика.

— Добрый день, с вами Радио Морзе и Антон Эшерский в передаче «Антонов огонь». Двадцать девятого мая мы бы отмечали Всемирный день пищеварения. Этот день посвящен всему тому, что происходит между «сожрал» и «высрал». Благополучию и гладкости процессов переработки окружающего мира в говно. Торжеству потребителя в самом прямом из возможных смыслов.

Приятного аппетита, Человечество!

Когда я, посидев в баре со Славиком и Павликом, вернулся на рабочее место, в коридоре меня поймал за воротник бдительный и очень загадочный Кешью.

— Фу-у-у, Антоша, мальчик мой, ты опять явился на работу нетрезвым?

— Дрей Дреич! — жестом искреннего раскаяния я приложил руку к желудку, где плескалось уже граммов сто пятьдесят коньяку. — Исключительно губы смочил! В целях профилактики респираторных инфекций!

— Смотри у меня! — Кеширский был настолько довольным, что даже не стал жевать мне мозг. — Антоша, запомни, пожалуйста — сегодня не произошло ничего достаточно забавного, чтобы озвучивать это в эфире. Мы развлекательное радио, помни об этом!

— Разумеется, Дрей Дреич! Я и сам так думаю! Ровно ничего, банальщина, скукота и бытовуха. Не будем напрягать этим слушателей!