Четвертую неделю Рим пребывал под знаком печали, в плаче и надежде. В императорском дворце все были поглощены заботами о больном. У ложа цезаря сменялись врачи.

У Эннии от усталости и бессонных ночей ввалились глаза. Сестры Калигулы – Ливилла, Агриппина и даже Друзилла, сама страдавшая болезнью легких, не отходили от его постели. Макрон и Луций не покидали дворца.

Ночи были томительные, изнуряющие, тяжелые. Днем больной дремал, но ночью, когда жар усиливался, начинал бредить. Ему казалось, что он в цирке и скачет на своем Инцитате. Он боролся с ветром, призывая на помощь Юпитера, нахлестывал своего любимца; победный клич бредящего императора говорил о том, что он пришел первым.

В эту минуту Луций был наедине с врачом у постели больного. Харикл ставил ему на виски пиявки. Луций намоченной в холодной воде с вином губкой отирал пот с его лба и груди. Светало. Серебряный рассвет разогнал видения, император очнулся. Открыл глубоко запавшие глаза, обвел взглядом помпейскую роспись на стене, потом взгляд его соскользнул на Луция:

– Как Инцитат?

– Хорошо, дражайший, – ответил Луций.

– Он несся как вихрь. Мы опередили всех. Но он был весь в мыле. Как бы не заболел.

Луций встретился глазами с Хариклом: опять бредит.

– Я зайду на конюшню и присмотрю за ним, – пообещал он.

Калигула слабо улыбнулся Луцию:

– Ты мне верен. Скажи, который уже день…

– Шестой, – быстро вставил Харикл.

– Лжешь! Скажи ты, Луций!

– Двадцать шестой, мой дорогой.

– Ах ты, лживый лекаришка! Пить! Не ты. Луций, ты дай мне напиться!

Луций отпил из чаши и, поддерживая левой рукой голову Калигулы, дал ему напиться.

– Я слаб. Где Энния?

– Она не спала подряд три дня и три ночи. Теперь пошла отдохнуть.

– А Макрон?

– Он в своем кабинете. Диктует. Позвать его?

– Нет. – Император задумался. Жестом отпустил врача.

– Мне лучше.

– Хвала богам, мой Гай. Я сейчас сообщу…

– Подожди. Ты был у Авиолы?

– Трижды.

Император помрачнел:

– Он еще не решил?

– Твое желание для него закон. Но вилла в Анции ему не принадлежит. Ее унаследовала от матери его дочь Торквата.

Калигула закрыл глаза. Я не знаю виллы лучше, чем эта. Ливия Орестилла будет там прелестна. Ее мужа, Гая Пизона, надо послать проконсулом в дальнюю провинцию. А красавицу я приберегу в Анции для себя.

– Поэтому купить ее невозможно, только обменять, – продолжал Луций.

– Пусть этот ненасытный берет любую из моих вилл.

– Я предложу ему. Думаю, что примерно в октябрьские нонны мы уже договоримся обо всем.

Калигула кивнул. Он устал. Потом тихо проговорил:

– Но никому ни слова! Никому!

– Понимаю, я никому не скажу. Авиола как раз сейчас в Анции.

– Хорошо. Поезжай за ним и заверши сделку. Я вручаю тебе все полномочия. Пить! Благодарю тебя.

Он закрыл глаза, умолк и вскоре задремал.

Дни и ночи напролет Валерия ждала Луция. Она писала ему письма и не отсылала их. Боялась раздосадовать своими домогательствами и навязчивостью. "Чем дольше мы не увидимся, тем желаннее для него я стану, – утешала себя Валерия. – Ему будет недоставать меня. Ведь я же знаю, как он без меня тоскует, как нужна ему моя любовь".

Она оправдывала его болезнью Калигулы. Знала, что Луций неотлучно находится при императоре, и одобряла его. Ведь выздоровление Калигулы в ее и Луция интересах. И тем не менее Валерия полагала, что Луций мог бы найти минутку и для нее.

Как-то утром неожиданно прибежал раб Луция и принес короткое послание:

"Я приду!" Валерия возликовала. Но Луций не пришел. Ее мучила ревность.

Она приказала своим людям следить за ним. И узнала страшную весть: домой он не ходит, все время на Палатине, но несколько раз, в сумерки, переодевшись плебеем, пробирался во дворец Авиолы.

Услышав это, Валерия побледнела. Перед глазами поплыли красные круги.

Она снова и снова расспрашивала своего шпиона. Он служил у нее много лет и был предан ей как собака. Валерия с минуту колебалась. Но страсть и ревность были сильнее рассудка. Голос ее срывался:

– Ты на все готов для меня?

– Да, госпожа.

Она принесла серебряную шкатулку и высыпала на стол свои драгоценности.

Это было целое состояние. Поля и виноградники, стада скота, пожизненное благоденствие.

– Все будет твое…

Его глаза налились кровью, он судорожно глотнул:

– Что я должен сделать, госпожа?

Она склонилась к изрезанному глубокими морщинами лицу, в ее шепоте слышались обещания и угрозы. Он кивнул и поклялся Юпитером Громовержцем все исполнить и молчать! И ушел неслышно, как зверь.

Часы тянулись, как годы. Валерия ждала. Она прислушивалась к каждому шороху, сердце ее бешено колотилось. Уснуть не было сил. В полночь Адуя пришла сказать, что посланный вернулся. Валерия втащила его в свой кубикул и отослала рабынь.

– Говори!

Он извлек из-под плаща нож, с которого намеренно не смыл кровь. Рассказ его был краток: он перелез через садовую ограду, бросив перед этим собакам отравленное мясо. Спрятался в кустах и стал ждать. Потом пришла эта бледная девица, она каждый вечер прогуливается под кипарисами. Он полз за ней до самого конца сада, там она уселась на мраморную скамью. Было уже темно, и он неожиданно появился перед ней. Она испуганно вскочила, и тут он ударил ее ножом. В сердце. Верный удар, госпожа.

Валерия глядела на нож. который убийца положил на стол. на ноже черными пятнами засохла кровь Торкваты. Она подала ему серебряную шкатулку, наполненную золотом и драгоценными камнями. Он обернул ее темной материей и спрятал под плащом, потом хотел поцеловать руки Валерии, но она их отдернула.

– Привратник выпустит меня, госпожа?

Она хлопнула в ладоши и распорядилась. Он ушел, Валерия взглянула на нож. Потом взяла его в руки и стала осматривать со всех сторон. Это был триумф. Радость переполняла ее, из груди рвался победный крик. Она разбудила рабов и рабынь. Приказала управляющему выдать им десять амфор вина. Она пила вместе с рабами в атрии и возливала ларам в честь неслыханной удачи. Она вытаскивала из сундуков драгоценные покрывала и раздавала их своим любимым рабыням. Разноязычный галдеж поднялся в атрии, звенели лютни, лилось вино. Пусть пьют, пусть гуляют, пусть спариваются, соперницы нет больше!

С чашей вина в руках Валерия влетела в свой кубикул и бросилась на постель, хрустальная чаша упала и разбилась вдребезги. Вино растекалось, опьяняя крылатую Гарпию на мозаичном полу.

Валерия лежала навзничь, смотрела в потолок и упивалась радостью.

Голова шумела, наплывали горячие волны. Она босиком вскочила и отдернула занавес. На безлунном небе пылала кровавая звезда, как кровоточащая рана.

Валерия вздрогнула. Задернула занавес и легла. Закрыла глаза. Но кровавая рана не исчезала. Она росла, забиралась под веки, палила, жгла. Валерия закрыла лицо руками, но кровь сочилась между пальцами.

Вдруг стало трудно дышать. Она испуганно села. Это ничего, ничего, я пьяна и ничего больше. Оцепеневшее тело не слушалось, оно застыло и окаменело. Валерия хотела позвать на помощь, но из горла вырвался только хриплый стон. Сердце сжал страх. Потом на нее навалилась тьма. В черных углах сверкали страшные глаза, ужасные, перекошенные лица, неумолимые, грозные, пугающие. Фурии со змеиными волосами, кругом разверстые безмолвные рты. Хоть бы единый звук исторгли, пусть бы кричали, бесновались, проклинали! Но нет, молчание царило вокруг, и оно пугало больше всего. О чудовищные головы, чего вы хотите от меня? Я не могла иначе! Она не должна была жить!

Валерия выбежала на балкон, где Луций некогда целовал ее. Она судорожно схватилась за перила. Ее трясло от страха. Она почувствовала, что ревность к мертвой Торквате еще острее, чем к живой, кинулась назад и упала на ложе. Тяжелые шаги и оклики стражников отмеряли ночные часы, ночь казалась бесконечной.