В императорском дворце Луция ожидали два сообщения.

Кинжал Торкватиного убийцы не задел сердца. Врачи заверили Авиолу, что его дочь, хоть и ранена тяжело, останется жива.

И второе: Гай Цезарь поправляется.

Императору становилось лучше. За день до октябрьских календ, после месяца тяжелой болезни, он впервые встал с постели.

Ликование Рима было таким же безграничным, как и его недавняя глубокая печаль. Приносились тысячи благодарственных жертв, стада скота орошали жертвенники кровью, все ликовали, что император выздоровел. Жизнь Рима и всей империи вновь обрела свой обычный темп. Император тоже принял участие в жертвоприношениях. И несмотря на то, что он был верховным жрецом, он приносил жертвы не римским богам, а Изиде, культ которой еще при Тиберии он тайно исповедовал. Римские жрецы были охвачены ужасом, а народ ликовал: пусть приносит жертвы кому захочет, лишь бы выздоровел!

Но ближайшее окружение императора было в постоянном напряжении.

Император целыми часами просиживал в мраморном кресле, обложенный подушками, со шкурой эфиопского льва под ногами, смотрел на палатинские сады, размышлял и молчал. Эта великая тишина, исходящая из императорской спальни, вызывала беспокойство у приближенных.

И было отчего беспокоиться. Хотя врачи говорили о лихорадке от переохлаждения, императора преследовала мысль, что он был отравлен. Снова и снова он перебирал в памяти всех, кто в дни перед болезнью приносил ему напитки и еду. Он настойчиво перечислял всех, кто мог дать ему яд. Таких людей было немного: его повар, подавальщики, дегустаторы и два врача.

Потом самые близкие: жена Энния, сестры, младший брат Тиберии Гемелл, дядя Клавдий, Макрон и Луций.

Кто из них был отравителем?

Он тотчас исключил сестер. Гемелла и Клавдия, которые несколько раз навестили его уже во время болезни. Исключил врачей. Исключил Луция, который последние дни перед болезнью императора постоянно тренировался в цирке и ни разу не был с ним за столом. Кроме того, во время болезни он заметил через открытые двери, как Луций приказал подавальщику попробовать все, что он нес для императора на подносе. Луций много раз доказывал свою безграничную преданность. Оставались Энния и Макрон. Но эти оба заботились о нем с большим вниманием и любовью.

Император сидел в кресле и из-под прикрытых век ввалившихся глаз, как хищник в кустах, подкарауливал людей, которые к нему входили. Он расценивал каждое их движение, испытывал их, принуждая шуткой к тому. чтобы они первыми отпили из его чаши, но ничего не мог обнаружить.

Он перестал доверять всем. Стал подозревать всех. Страх проник в его мысли: повторится ли попытка отравить его?

Калигула вызывал в памяти почерневшее лицо Тиберия в Мизене. Заговоры против старика, Сеян и я с Макроном. Мороз пробегает по коже. И теперь то же самое против меня. Не только против императора жестокого и скупого. И это в награду за то, что я осыпал народ благодеяниями? Император вставал и ложился обеспокоенным, день его был наполнен страхом и напряжением, ночь, когда к ней добавилась прежняя бессонница, – мукой.

Удивительно, только в присутствии Луция он чувствовал себя спокойно и безопасно. Император читал в его душе как в зеркале. Луций хочет многого, он хочет быть первым после меня. Он хочет быть для меня незаменимым. Он хочет жениться на моей сестре Ливилле. Вряд ли по любви, эта проститутка, равных которой нет, переспала уже с половиной Рима, со второй половиной еще переспит, а Луцием будет крутить, как ей вздумается. Но он хочет ее, потому что она сестра императора. Он хочет стать членом моей семьи. А почему бы и нет? А если он слишком зарвется, то я всегда знаю, как поставить его на место.

Император встал и, опираясь о палку, вышел на террасу, залитую осенним солнцем. В это же мгновение около него появилась Энния.

– Тебе здесь лучше, мой дорогой?

Ее большие черные глаза щурились, прячась от косых лучей солнца, к которым император стоял лицом.

– Да, мне лучше. – Почему она моргает глазами? Почему смотрит с таким беспокойством? Почему вдруг потупила взор? Он смотрел на желтеющие дубы, на форум, кишащий людьми. И наблюдал за ней краешком глаза. – Где Макрон?

Она опять отвела глаза:

– Я не знаю, мой милый. Он ушел из дворца. – Она кокетливо засмеялась. – Не можешь без него обойтись?

– А как ты без него? – спросил он тоже шутливым тоном. Ему показалось, что ее белое лицо побагровело, но он не был в этом уверен, так как она повернулась к нему боком и подняла руки, поправляя прическу.

– Противный ветер. Как я без него? Ведь ты знаешь, как я люблю тебя, как я с тобой счастлива.

– Луций во дворце?

Она поправила прическу и повернулась к императору, прикрывая рукой глаза от солнца.

– Он поехал в Таррацину.

Ага, в Анций, а не Таррацину, подумал Калигула.

– Договориться о покупке виноградников для тебя…

Договориться с Авиолой об обмене виллы для Орестиллы. Хорошо. И как всегда, он быстро перешел к другому. Внезапно его заинтересовало состояние государственной казны.

– Будь так любезна, моя прекрасная, пошли ко мне Каллиста, – сказал он, возвращаясь в спальню. – Здесь действительно сильный ветер.

Она удалилась.

– Мне прийти с ним?

– Не затрудняй себя, ты, наверное, устала, а цифры отравляют жизнь мужчинам, не говоря уже о женщинах.

Она показала ему в улыбке ряд блестящих белых зубов и ушла. покачивая бедрами. Он смотрел ей вслед нахмурившись. Всегда, уходя от меня. она улыбается приветливее, чем когда входит, подумал он. Но ухаживала она за мной самоотверженно, не спала целые ночи, сидела возле меня, глаза у нее слипались от усталости, она была белее молока… Но кто дал мне яд?

Императорский казначей Каллист вошел с охапкой толстых свитков в руках.

Император видел учетные книги. но его мысли снова перескочили на другое.

– Позови ко мне центуриона Дура, Каллист.

Через секунду в дверях стоял огромный преторианец. Император отдал ему приказ:

– Тотчас же прикажи задушить моих поваров, подавальщиков и дегустаторов. Трупы закопайте на свалке. Все должно быть исполнено в течение получаса. Ты понял?

Дур поклонился и исчез. Сейчас же, иначе нельзя, уговаривал себя император. Потом обратился к казначею:

– Я не хочу объяснений, Каллист. Только цифры. Окончательные цифры, как ты говоришь.

Высокий, тощий мужчина шестидесяти лет тупо, ничего не понимая, смотрел на императора, он почувствовал. как с ног до головы покрылся потом и подумал: даже Тиберий не начинал так. Калигула заметил испуганное лицо Каллиста. Нахмурился. Что он на меня уставился? Что его так удивило? Ведь я могу все. Все, что захочу. Он повторил вопрос. Каллист начал заученно, пересохшими губами:

– В эрарии имеется шестьсот тысяч сестерциев. В твоей казне восемьдесят пять миллионов сестерциев…

– Только сестерциев? Возможно ли? – слабо произнес император.

– О! О! – испугался казначей, почувствовав недоверие в вопросе императора и начал раскручивать свитки.

– Прекрати это! Я ничего не хочу видеть. Лучше посоветуй, как увеличить доход.

Тощий Каллист боязливо пожал плечами.

– Я не знаю, благородный господин. Это выше моих сил. Да. Доходы.Какие-нибудь постоянные и большие. Это бы…

Калигула не стал слушать дальше. Он отослал Каллиста и задумался. Как это получилось у Тиберия, почему у него золото просто текло в руки? Он получал доходы от налогов и податей с провинций. Я тоже их получаю.

Немного скопил на данях, но это не так уж много, римскому сброду раздавал так же, как и я. Солдатам платил так же. Правда, он не отпускал миллионы на игры, никогда не устраивал пиры, скупердяй. Но ведь должен был существовать источник, из которого он черпал золото. И тут перед глазами императора возникли заплывшие лица и лысые черепа сенаторов и всадников, промышленников и ростовщиков, которые изо дня в день перебирают толстыми пальцами груды золота. Вот источник, который не пересыхает, там он бьет вечно, вот где спасение! Закон об оскорблении величества.