Префект едва ли не взбесился.
– Да узнаю ли я, в конце концов, о громы Юпитера, что делал там Фабий!
Руф обратился к нему:
– А вот сейчас! Он как раз тут и вышел на сцену оборванный, весь в копоти, от него так и несло затибрским смрадом, всеми этими мокнущими кожами, грязью, блохами. Он неуклюже поклонился богине: нельзя ли и мне получить такой сад? Рог изобилия наклонился, и в руках Фабия оказался горшок с кактусом! У бедолаги даже лицо вытянулось. "Маловат что-то садик! Ну да ничего, нам и этого хватит для счастья. А не дашь ли ты мне,' фортуна, в придачу еще буханку хлеба". Богиня заглянула в рог – ничего там нет!
Нахмурилась, ножкой от злости топнула. "Хлеб! Глупость какая! Не проси того, что Фортуна не раздает, глупец. Счастье и хлеб! Вот тебе. дерзкий!" Она извлекла из рога кнут и, не переставая танцевать, протянула им как следует вдоль спины.
– Ну а Фабий? – торопил префект.
Руф обеспокоился: тут-то вас всех за живое и заберет! Ну да нечего делать.
– Фабий побежал от ударов на край сцены, к зрителям. Кактус был у него в руках, он вскинул его кверху…
– Бунт! – взорвался префект. – Подстрекательство против власти!
– Нет, не сказал бы, – спокойно возразил претор. – С точки зрения римского права нельзя доказать по существу, что это антигосударственная деятельность. Упреки обращены к богине, а не к государству или городу.
– Богиня и государство. Тут есть связь, – осторожно напомнил эдил.
Но претор остановил его жестом:
– Мы еще не все выслушали. Продолжай, Руф!
Когда затихли рукоплескания и крики, Фортуна отложила опустевший рог изобилия, сбросила одежду богини и стала Квириной в красной, перепоясанной белой лентой тунике. Она взяла миску и пошла в публику собирать монеты. А за нею хозяин Кар. с глазами хищника: он боялся упустить и пол-асса. За сценой затренькали две гитары, грязный и всклокоченный Фабий стал петь, сопровождая пение жестами и гримасами.
– Это и был конец! – выпалил Руф и перевел дух.
Трое сановников в смущении глядели друг на друга. Обоих сыщиков отпустили. И снова принялись раздумывать. Это бунт! Нет, не бунт. Да. Нет.
– Да. Иначе что же могло бы означать, что тот, кто пил вино, тоже подохнет и упустит из рук всю свою дребедень, – язвительно заметил префект.
Претор и эдил призадумались.
– Что могло бы означать? – переспросил благодушный претор. – Да так, вообще, рассуждение…
– Прекрасное рассуждение. Кому принадлежат винные склады, возле которых играли эти смутьяны? Императору. Негодяй имел в виду императора!
– Быть того не может! – ужаснулся эдил.
– Ну, зачем же все переворачивать с ног на голову, мой дорогой, – заметил претор.
– Да знаю я этих подлецов, – кипятился префект. – Актеры – это рупор. О чем плебеи думают, о том актеры кричат. Они знают, что император стар и немощен. Вот и говорят себе: "Пришло наше времечко". Долой Тиберия!
Подавай нам новый Рим. Лучший. Республиканский! Рес-пуб-ли-кан-ский, а?
Недавно один комедиант сознался под пытками. Они будоражат народ…
– Ты все же преувеличиваешь, мой дорогой. Фабий ничего такого… – заговорил претор.
– Не преувеличиваю. Вам известно, что он сказал мне всего лишь год назад, когда я его допрашивал перед отправкой на Сицилию? Я вам скажу: "У вас наберется сотня-другая вигилов. а нас, в Затиберье, сто тысяч…" За это он получил двадцать пять ударов кнутом. Теперь вы, надеюсь, понимаете, что это за сброд и кого вы желаете прощать?
– И все-таки в этой песенке действительно нет ничего страшного, – спокойно подтвердил эдил.
– А в его стихе – тоже ничего? – заорал префект. – Да он задел самого императора!
– Но, дорогой префект, речь шла всего лишь об императорском вине. И даже только аромате этого вина. Это голая абстракция. С точки зрения римского права мы тут ничего предпринять не сможем…
– Кроме как засадить Фабия да и всыпать ему как следует, – сорвалось у префекта.
– Да куда там! – заговорил претор. – Я советую не делать опрометчивых шагов. Выясним прежде, как на это посмотрят наверху…
– А я выясню, как это он выступал сразу в двух местах. Я его выведу на чистую воду, будьте спокойны. Отобью охоту делать из нас шутов! – Выцветшие глаза префекта сверкнули.
Совещание закончилось. Претор пригласил коллег отобедать на его вилле.
– Полакомимся куропатками и вином. У меня там и другие птички найдутся, – претор подмигнул, – сами увидите…
– Так вот как теперь будут выглядеть наши представления? Это-то чудо ты и вывез с Сицилии, Фабий? Так-то вразумила тебя ссылка? О, сберегите наш разум, боги! Лезть в дела, до которых нам – тьфу! Опять суешь голову в петлю, мало тебе, что ли?
Фабий жевал черный хлеб с овечьим сыром и поглядывал на речистого хозяина. Лицо его подергивалось от смеха.
– А на твой вкус, Кар, лучше бы всякое свинство, а?
Кар разозлился. Пусть Фабий только полюбуется на то, сколько они сегодня заработали. Восемьдесят пять сестерциев, всего-то. А "Мельничиха" дает все сто двадцать! Вычти расходы, и останется по три сестерция на нос.
Вот и получайте: каждому по три сестерция.
– Люди скоро привыкнут, и будешь собирать как за двух "Мельничих", – сказал Фабий.
– И грузчик не зарабатывает в день больше трех сестерциев. – заговорила было Квирина, но тут же осеклась и покраснела в смятении, что выгораживает Фабия.
Кар же всю ярость перенес на нее:
– Молчи! Глупая гусыня! Мы бы собрали в два раза больше, если бы в конце ты раздевалась, как делают это все танцовщицы!
– А зачем ей раздеваться? – пережевывая кусок, процедил Фабий. – Она и в одежде вполне ничего…
Кар открыл рот и долго не мог его закрыть. С удивлением взирали на Фабия и другие актеры.
– Ба, – усмехнулась затем толстая Волюмния, – да ведь Фабий отыскал себе новую забаву!
Лицо и шея у Квирины горели.
– Ты угадала, Волюмния, – сказал Фабий.
Пошутил? Нет? Он повернулся к Квирине:
