Он шел по кипарисовой аллее к вилле. Все расступались перед ним, кидались прочь. Рабы поливали сад. Согнувшись над землей, они уголком глаз наблюдали за императором. И шептались:
– Ты видишь, как он медленно идет? Он идет с трудом. Неделю назад он не был таким сгорбленным. Смотри!
– Не смотри! Это может стоить жизни!
Кнут надсмотрщика рассек воздух.
Император вошел в маленький павильон. Там в террариуме спал огромный чешуйчатый ящер, которого Тиберий получил в подарок от великого царя парфян Артабана. Император полюбил отвратительное животное и возил его повсюду с собой как амулет, на счастье. Тиберий думал о Нерве и механически поглаживал твердую чешую. Император щелкнул пальцами. Зверь поднял голову и уставился на него желтыми глазами. Их холодный блеск успокаивал, в этих глазах была неподвижность пустыни, неподвижность веков.
Император с минуту посмотрел в них и вышел.
Резкий ветер дул ему навстречу. Император стянул на горле плащ. Вошел в виллу. Сел у ложа Нервы и посмотрел на друга.
Худое лицо костлявого старика было цвета охры.
– Что ты ел вчера, милый? – ласково спросил император.
– Сыр, хлеб и вино.
Тиберий хлопнул в ладоши:
– Что ел вчера сенатор Нерва?
Управляющий ответил:
– Он и вчера не притронулся ни к чему, цезарь.
Управляющий исчез. Тиберий долго смотрел на друга, молчал. Потом сказал тихо и мягко:
– Что это значит, дорогой мой?
Нерва повернул голову к стене:
– Жизнь перестала радовать меня, Тиберий.
– Отчего?
Нерва молчал. Император настаивал:
– Скажи же, отчего тебя перестала радовать жизнь, Кокцей?
– Мне тяжело, я не вынесу больше…
– Все вы, стоики, безумны! – вспыхнул император. – Вы бросаетесь тем, что лишь однажды дается человеку, – жизнью! Я знаю. Это я угнетаю тебя! Ты со своей филантропией гнушаешься человека, который и на расстоянии убивает, который погряз в разврате на склоне жизни…
– Это ты называешь жизнью, Тиберий?
Нерва с трудом приподнялся, но тут же слабость опять свалила его на ложе.
– Когда-то ты был велик, я уважал тебя, ты был великодушен, ты был правитель, а теперь? За несколько необдуманных слов ты отомстил смертью Флакку…
– Из необдуманных слов растут интриги, а из интриг – заговоры…
– Смешно! Ты должен заботиться о том, чтобы преданность народа охраняла тебя, а не палач. Но ты насилуешь свободу, ты убиваешь, жестокость овладела тобой, кровь течет потоками. Позор! – Нерва с трудом произносил слова. – Мне стыдно за тебя, Тиберий! Будь я на твоем месте, я сделал бы то же, что делаю теперь: я ничего не брал бы в рот, чтобы угасла эта постыдная жизнь!
– Ты можешь поносить меня, Кокцей. Можешь называть мою жизнь постыдной. Ты видишь все иначе, чем я. Ты знаешь, что сделал бы на моем месте. Но ты не на моем месте! Тебе не нужно держать за уши волка, а за короткие уши трудно удержать, но кровожадные клыки не позволяют и отпустить. – Император продолжал говорить, глядя куда-то вдаль. – Ты можешь советовать мне убить себя. Ты не терпел обид и не жил всю жизнь среди интриг, как я. – Император властно поднял руку:
– Ни одного часа моей жизни я не отдам добровольно. Вдруг в последний миг придет…
Он помолчал. Нерва тускло заметил:
– Что придет? Чего ты ждешь?
– Что-то хорошее, такое, чего до сих пор не было мне дано в жизни…
На костлявом, желтом лице Нервы появилось ироническое выражение:
– Так что же такое это "что-то"?
Тиберий посмотрел в горячечные глаза старика. Он не мог произнести этого вслух, он прошептал едва слышно:
– То, чем многие годы был для меня ты. Не что-то. Кто-то. Ты понимаешь меня?
Нерва закрыл глаза и не ответил.
– Но и тебя я не хочу потерять, – выдохнул император. Потом он хлопнул в ладоши:
– Принесите завтрак.
В одно мгновение появился завтрак.
– Ешь. Потом ты встанешь и пойдешь ко мне. Я жду кое-кого, он и твой друг.
– У меня больше нет друзей.
Глаза императора налились кровью:
– Молчи и ешь! Ты пойдешь со мной! Я жду Сенеку. Я позвал его ради тебя.
Нерва улыбнулся. Как будто издалека.
– Из всего, что проповедовал Сенека, мне осталось только одно: суметь умереть. И даже у тебя нет власти помешать мне в этом.
Тиберий встал, взял его за руку, просил, требовал. настаивал, умолял.
Нерва выдернул руку, повернулся на бок, спиной к императору, и произнес примирительно, как говорят умирающие:
– Иди один! И найди, что ищешь. Я желаю тебе этого от всего сердца.
Потом он умолк и больше не шевельнулся, не сказал ни слова.
Император стоял над ним бессильный, беспомощный. Он не знал, как еще уговаривать Нерву, он знал только, что последний друг покидает его, покидает по своей воле и лишь он один в этом виноват. Он задумчиво смотрел на белые волосы старика, на его горло. На тощей шее медленно пульсировала артерия. Ему хотелось погладить Нерву. Он поднял руку, но рука замерла на полдороге, император заколебался, и рука опустилась.
Он возвращался в виллу. Управляющий шел за ним. Неожиданно Тиберий остановился: Харикла!
Личный врач императора Харикл появился незамедлительно.
– Харикл, ты получишь мою виллу в Мизене с садами, с виноградниками и, кроме того, миллион золотых, если тебе удастся заставить жить Кокцея Нерву!
Они медленно поднимались на террасу. Макрон громко топал и все время был на две ступеньки впереди. Сенека поднимался с трудом. В легких что-то свистело. Он остановился, чтобы отдышаться.
– Ты задохнулся, дорогой Сенека!
– Это легкие, мой милый. Легкие.
– Ты почти на десять лет моложе меня.
– И молодой может быть старым.
Макрон видел бледное, осунувшееся лицо, уголки губ подергивались. Он лукаво усмехнулся:
– Страх, дорогой Сенека?
Сенека остановился и презрительно глянул на слишком назойливого собеседника:
– Астма. – Но все-таки спросил:
– Ты не знаешь, зачем позвал меня император?
Обыкновенно Макрон знал все. На этот раз он не знал ничего. Но виду не показал.
– Император хочет развлечься беседой с тобой, философ, – и, скрывая пренебрежение, добавил:
– Сегодня великий день на Капри. За вином будут беседовать двое мудрейших и величайших в мире людей.
– Не преувеличивай, милый, – сказал Сенека и польстил Макрону, – в величии мне не сравниться с тобой!
Макрон захохотал:
– И это правда, мудрец. Разница по крайней мере пальцев в десять. Иди, цезарь ждет.
Цезарь ждал. Он ждал Сенеку, он ждал от Сенеки многого. Того, о чем говорил с Нервой. Он ждал простого слова сочувствия. Слова дружбы. Ведь такой мудрый и образованный человек наверняка поймет его.
Против императорского кресла поблескивал бронзовый Апоксиомен греческого скульптора Лисиппа, прекрасная статуя, стоявшая прежде в Риме перед театром Марка Агриппы. Тиберию понравилась эта статуя, и он увез ее на Капри. "Он украл у Рима Лисиппа", – шептались сенаторы, которые раньше и не замечали Апоксиомена. Император задумчиво смотрел на статую.
Послышался шум шагов.
Случилось то, что случалось редко. Император поднялся и пошел навстречу Сенеке, чтобы обнять его.
– Приветствую тебя, Анней. Я жаждал поговорить с человеком, у которого в голове есть еще что-то, кроме соломы.
Макрон стиснул зубы от императорской бесцеремонности и учтиво рассмеялся. Терраса заполнилась рабами. Кресла, плащи, накидки. Закуски, фрукты, золотистое вино в хрустале. По знаку императора Макрон удалился.
Сенека, привыкший пить только воду, заколебался, но все-таки поднял чашу, чтобы выпить за здоровье императора. Тиберий, улыбнувшись, показал желтые зубы. Его здоровье? Ни малейшего изъяна. До ста лет проживет! И после паузы: "Это шутка. Риму нечего бояться: едва ли я выдержу два года, год. Быть владыкой – это каторга. Ибо как же добиться того, чтобы с правителем было согласно сто пятьдесят миллионов подданных? Как добиться, чтобы были согласны с ним не только на словах, но и в мыслях, по крайней мере те, кто окружает его? Но довольно. Мне хотелось бы услышать о твоей работе.
