– Когда ты придешь?
Он начал заикаться:
– Приду. Приду скоро, как только…
Она прервала его резко, властно:
– Сегодня, час спустя после захода солнца, я тебя жду.
Быстрые шаги заскрипели по песку. Луций стиснул зубы от гнева, глядя ей вслед. Потом отнес отцу шарф.
– Ты отсутствовал слишком долго, – заметил тихо и с упреком Сервий.
– Все было сделано, как ты приказал, отец, – уклонился Луций. – Нигрин уже в пути.
Сервий кивнул и принялся говорить о том, какое удивительное зрелище готовит им божественный Гай Цезарь своим выступлением.
В великолепном кубикуле Калигулы горело двенадцать светильников.
Обнаженная Энния лежала рядом с Калигулой на ложе. Наследник храпел. Все тело ее болело от его свирепых нежностей. На ее руках и ногах синие подтеки. Из обкусанных губ сочилась кровь. Энния скрипела зубами от бешенства и унижения. Но на мраморном столе белел пергамент с клятвой Калигулы сделать ее своей женой, как только он взойдет на трон. Тогда она станет настоящей императрицей. Какой ценой она будет выкупать свой пурпурный плащ у этого изверга! Макрон грубиян, но он умеет чувствовать.
Он мужчина Это чудовище – бесчувственная змея. Но он властелин мира Как только Энния это осознала, ее истерзанное тело тотчас перестало болеть.
В голове у нее мелькали воспоминания, одна картина сменялась другой как в калейдоскопе. Детство в обедневшем доме, в скромности и страхе перед богами и людьми. Женихи избегали девушки, у которой не было ничего, кроме красоты и родовитого имени Потом пришел Макрон, первый муж в империи после императора, в два раза старше Эннии. Его грубость была ей неприятна. Она хотела слышать романтические слова восхищения, но потом смирилась с этим солдафоном. Женившись на ней, он ввел ее и ее отца в высшее общество. Он по-своему любил ее. Добывал золото, копил его, распоряжался чужими жизнями как когда-то своей, во времена походов Тиберия против Паннонии и германцев, но бабником не был Только одно зло он внес в жизнь Эннии:
Валерию, дочь от первого брака, такую же молодую, как и сама Энния.
Энния ненавидела рыжеволосую красавицу, которую Макрон осыпал вниманием и подарками. Он хотел вознаградить дочь за все горе, которое она перенесла из-за того, что он в свое время о ней не заботился, а Энния ревновала. Она завидовала Валерии и потому что та получит в мужья молодого, красивого патриция, представителя одного из знатнейших родов.
Но сейчас Энния стала любовницей будущего императора. Она будет императрицей. Там лежит пергамент с клятвой. Теперь в ее силах расстроить замужество Валерии и помешать ее любви. Ведь стоит ей сказать этому только слово – и голова Луция падет. Энния не хочет убивать. Но она может сделать так, чтобы Луций с Валерией оставили Рим. Может быть, навсегда.
Энния хорошо видела на пиру, что Луций был невнимателен к Валерии. Она наблюдала, как Валерия пыталась его привлечь, и не сомневалась, что это ей удастся.
Энния лежит, закинув руки за голову. Рядом с ней храпит будущий император. Она видит его огромную ступню, словно приделанную к тонкой щиколотке. Если бы она повернулась, то увидела бы все его нескладное, грузное тело. Боги, не оставьте меня! Для отвращения и этого немногого достаточно. Энния размышляет. Она знает о слабости этого человека: самолюбие и трусость Калигулы известны всему Риму. На это бить – и все будет в порядке. Она стала будить Калигулу, он тревожно заворчал во сне.
Прошло немало времени, прежде чем ей удалось удачными комплиментами привести Калигулу в хорошее настроение. Она поторопилась встать и, расхаживая по спальне, говорила:
– Великолепный праздник устроил Гай, о, сегодня уже ее любимый Гай!
Пир был сказочный. Как на нем проявилась любовь и преданность всех к нему!
Только этот Курион – как он покраснел, когда его взгляд встретился со взглядом Гая. А почему? Не было ли между ними раньше чего-нибудь?
Калигула подпер тяжелую голову рукой и прислушался. Посмотрите, какая сообразительная женщина. Как будто и впрямь заглянула в прошлое. Как будто знает о его старой ненависти к Луцию.
– Я понимаю, что ты этого не заметил, мой драгоценный. Ты великодушен.
Но следует замечать и такое. Я буду твоими глазами. Я слышала, какой Луций тщеславный. И парад шестого легиона это показал. Если когда-нибудь Луций добьется высокого положения, его влияние возрастет и он может стать опасным для тебя, дорогой. Как этому помешать? Этого не знает преданная тебе женщина. Она только думает: если бы Луций был где-то далеко от Рима, то опасность для тебя, мой божественный, была бы меньше… понимаешь?
Калигуле предложение Эннии понравилось.
– Далеко! Вне Рима… Но время еще есть. Увидим.
Он протянул руку.
Энния испугалась. Но, к ее радости, Калигула потянулся не к ней, а за чашей вина. Она наполнила две. Они выпили в честь Афродиты.
– Я люблю умных женщин, – заявил Калигула, выпил и позвал рабов.
Энния тем временем спрятала пергамент, который гарантировал ей пурпурную мантию императрицы.
Дзум-м-м, дзум-м-м, дзум-м-м. Удары кедровых палочек по медному гонгу созывали гостей в триклиний. Все возвращались не медля, памятуя, что сегодня сам наследник покажет свое искусство. Триклиний быстро заполнялся.
Ложе Калигулы оставалось пустым. Энния возлегла рядом с Макроном. Чернота волос подчеркивала бледность ее лица, оранжевая шаль прикрывала синяки на руках. Макрон усмехался. В его усмешке сквозила удовлетворенность – он уже спрятал под своей туникой пергамент Калигулы, взгляд Эннии был гордым и властным. Она забеспокоилась, видя, что Валерия не вернулась в зал.
Луций был на ложе один и выглядел усталым. Пил. "Она снова вернула его", – подумала Энния. Снова она торжествует, эта избалованная "римская царевна".
Музыка играла громче, чем в начале вечера. Запахи новых блюд заполняли триклиний. Рабы разливали новые вина.
Огромное отверстие в крыше начало светлеть.
Раб Ксеркс сверху с беспокойством следил за каждым шагом своей милой.
Антея вместе с другими рабынями рассеивала ароматы между столами, избегая стола Гатерия. Тот, занятый фаршированным голубем, только изредка поглядывал на нее. Набивал желудок Авиола, пил Сервий, который сначала не прикасался к вину. Макрон гремел, словно перед солдатами на ученьях. Вилан пел затасканную песенку, Мнестер декламировал монолог Ореста и ударял чашей о стол, подчеркивая долготу строф в гекзаметре. Наполовину пьян был и старый Веллей Патеркулл, подобострастно восхваляющий Тиберия в своей "Истории Рима". Вино одурманивало всех.
Потом зазвучали фанфары. Их звуки подхватили напевные флейты и опьяняющие кларнеты.
Распахнулся занавес главного входа, и в триклиний въехала колесница, влекомая менадами, на которых были только кожаные пояса.
На колеснице стояла большая бочка, на краю которой сидел, омывая ноги в вине, бог Дионис. Виноградный венок спадал ему на лоб, в руке он держал тирс, обвитый плющом, одет он был в короткую золотую тунику, расшитую лапчатыми зелеными листьями.
Вокруг колесницы за покрикивающими менадами, которые изображали из себя пьяных, с шумом теснилась толпа косматых сатиров.
Пирующие в восторге подняли отяжелевшие головы от столов. Они узнали в Дионисе Калигулу, будущего императора. Гости тяжело встали, некоторые едва-едва держась на ногах, и принялись бурно аплодировать.
Выкрики "Привет, божественный Дионис!" смешивались с визгливым "Эвое!" обезумевших менад и сатиров.
По знаку Ксеркса на бога и его свиту посыпался дождь розовых лепестков.
Колесница остановилась посредине триклиния, и Дионис, зачерпнув золотым сосудом вино из бочки, наполнил кубки Эннии и Макрона. Сто рук подняли свои чаши:
– Мне тоже, о божественный!
Пирующие подавили в себе отвращение к вину, в котором Калигула обмыл свои отвратительные ступни, и толпились с чашами у бочки, сыпля комплименты и все более шумно проявляя свои восторги. Ликование достигло апогея, когда Калигула вылез из бочки и принялся исполнять на подиуме вакхический танец, размахивая тирсом. Болтались его тонкие ноги под бесформенной тушей. Калигула отфыркивался и размахивал тирсом вправо и влево, как мухобойкой. Инструменты били, бренчали и пищали. Менады тайком потягивали из чаш на столах.
