Пахом вздохнул, бросив взгляд на потолок, с которого сыпалась бетонная пыль и снял с пояса белый, помятый баллон без этикетки, с малиновым распылителем.

Струя «черемухи», щедро оросила обитателей клетки и буквально ошеломила их. Парни, закрыв лица ладонями бросились в рассыпную, насколько это можно было сделать в загоне три на три метра. И наступила тишина. Легкое облачко «черемухи» на служивых почти не действовало. Баллоны, выдаваемые на службе, были откровенной дрянью, а при сильном ветре облачко «слезогонки», зачастую возвращалось от жулика обратно. Однажды, из-за трещины в распылителе, я получил струю едкой жидкости прямо в свой, широко открытый, глаз. Но, через несколько минут, местные ребята растерли горящие от «черемухи» глаза ладонями до дикой боли, поняли, что больно все равно, и с новой силой бросились на решетку. Баллоны зашипели снова. Через пять минут помещение первого этажа было заполнено облаком слезоточивого газа. Мы стояли у с окон второго этажа. Внизу народ разделился на две группы. Большинство сидело на полу, очень тихо, накрывшись одеждой с головой, но человек восемь, самых отчаянных зажмурив глаза, растирая по мордам потоки слез и соплей, продолжали долбиться в решетки, хотя и безрезультатно — слаженности и сил уже не хватало. А снаружи было все очень грустно. Толпа, человек в пятьдесят, окружила опорный пункт милиции со всех сторон. На нас, из-под нечесаных, лохматых патл смотрели черные от ненависти глаза.

— Мы вас, урусы, как стемнеет, вместе с «опорником» сожжем — орали снизу, и почему-то этим словам мы верили.

Покрасневшее Солнце уже клонилось к высоким горам Восточных Саян на Западе. Время, за этой суетой, подходило к половине восьмого вечера. Увлекшийся изъятием техники у местных «наездников», старший участковый и наши, вернее, Канские гаишники, где-то потерялись. Сумерки, сегодня как-то особенно быстро подбирались к селу. Прорываться было некуда, да и стремно. Применять оружие в отношении пока безоружных аборигенов нельзя, а рукопашная свалка с таким количеством противников была чревата, что кто-то, мы или они, схватит за наши пистолеты. А с наступлением темноты все стало бы вообще катастрофично. Местные имеют какую-то тягу к очищению своих врагов огнем, с чего кстати, и началась переброска сил МВД в Республику. А как потемнеет и нас начнут поджигать, отстреливаться из пистолетов мы сможем плохо и недолго. Патронов мало, а стволы у жителей села явно, посерьезней наших. Я стоял, скособочившись напротив окна, опершись на канцелярский стол и смотрел на багровеющий закат, свидетельствующий о том, что завтрашний день обязательно будет теплым и солнечным, а в мозгу билась горячая боль от колена и рваные картинки недалекого, вероятного, будущего: — выплески вонючего бензина на окна «опорника», чадное пламя, и нестрашный поначалу дым, вой задержанных, запертых в клетке, попытка вырваться из огненной ловушки и снопы огня из стволов охотничьих ружей навстречу…

В яростный вой толпы под окном вплелись новые звуки. Две белые «шестерки» с гербами на дверях, рассекая метнувшуюся в стороны толпу, замерли у крыльца опорного пункта, из кабин полезли концы, в голубых бронежилетах и зеленых касках со звездами, размахивая короткими, но автоматами. Сельчане, как бандерлоги из мультика про Маугли, в нерешительности замерли, после чего появились два новых персонажа. Старший участковый, увидав нас в окнах, замахал руками:

— Открывайте ребята, это мы!

А к безмолвствующей толпе земляков быстро зашагал высокий и широкий в плечах рыжий абориген в форме старшего лейтенанта милиции и приметной, темно-рыжей, густой шевелюрой. Подойдя к людям, он что-то негромко сказал, потом еще раз. Не получив ответа, он, резко сблизившись, нанес резкий хук в голову ближайшего колхозника, затем прямой удар в грудь его соседу. Люди упали как куклы, остальные, толкая друг друга, бросились прочь.

— Напарника я из отпуска отозвал — старший участковый стоял на первом этаже, морщась от запаха «черемухи»: — А он, у нас, кандидат в мастера спорта по боксу. Давайте ребята, в машины грузитесь и езжайте, а у меня тут дел еще много, со всеми разобраться надо.

В машины мы погрузились очень быстро, и даже смогли закрыть двери. Я, скрючившись сидел у правой двери, высунув голосу наружу, слушал стон пружин, перегруженных пятью мужиками, уместившихся на заднем диване «Жигулей», мат гаишников с передних сидений, и был очень счастлив, что мы покидали эту сельскую местность.

Глава двадцать первая. Несбывшиеся надежды.

На следующее утро я попытался встать с кровати, но громко ойкнул и упал обратно на подушку — левое колено распухло, а при попытке опустить ногу на пол, ее прострелила резкая боль. Стараясь не сгибать ногу, я помогая себе руками, кое как как встал и пошлепал в уборную, подволакивая горящую огнем конечность. По возвращению в казарму, был собран авторитетный консилиум, где коллеги потыкав пальцем налившееся, как румяное яблочко, очаг боли, поставили диагноз, что к заболеваниям, передающимся половым путем, данный случай отношение не имеет, а на этом их познания заканчиваются, и мне надо обратиться к специалистам следующего уровня посвящения. Меня загрузили в коляску «Урала», причем больную ногу я положил сверху, на поверхность люльки, и под недоуменный лай «Демона», повезли на минимальной скорости в сторону больницы.

Как человек, которого папа с мамой наградили хорошим здоровьем, в советское время я по больницам почти не ходил, и с докторами соприкасался, в основном, на медицинских комиссиях, когда государство чего то желало от меня, или я от государства. Как врачи Улуской районной больницы поставили мне диагноз, без вскрытия, КТ, МРТ, да, даже, элементарного УЗИ, я не знаю. Но, через три часа, доктор Иван Алексеевич, сорокалетний обладатель черной шкиперской бородки, который почему-то перестал насмешливо улыбаться, глядя на меня, сказал категорично:

— Поднимайся в отделение, послезавтра операция.

— Доктор, какая операция? Мы через пять дней улетаем.

Крепкий кулак сунул мне прямо под нос маленький бланк, на котором жирными буквами было написано «Анализ крови» и еще много-много мелких букв и цифр с медицинской тарабарщиной:

— Видишь?

— Вижу, но не понимаю.

— У тебя мощнейший воспалительный процесс идет. Ты через неделю от сепсиса можешь загнуться, и никто тебя уже не спасет.

— Ну может быть таблетки какие попить?

— Ан6тибиотики часто принимаешь?

— Нет. Единственный раз, что я помню, это в девятом классе, от бронхита не могли избавиться. Выписали таблетки, антибиотик, название не помню. У меня на второй день кашель прошел, я их больше и не принимал.

— Хорошо, давай попробуем. Ложишься в палату, сутки поколем антибиотики, если собьем… — названия всех этих «цитов» всегда вгоняли меня в тоску, но я, с умным видом, кивал головой: — то тогда будем что-то решать.

— А таблетками нельзя? — жалобно заныл я.

— Нельзя. Только уколы. Да что ты разнылся, как баба, это обычные уколы.

В этом добрый доктор меня обманул. Уколы были монструозные, иглы соответствующие, а после уходя медицинской сестры, я оставался один на один с ощущением, что в большую ягодичную мышцу мне вставили полноразмерный кирпич, с острыми и шершавыми гранями.

Не через сутки, ни через двое количество вредных «цитов» в моей тушке не уменьшилось, колено, на вид даже увеличилось, я где-то приобрело синюшный оттенок.

— Ну что? Домой полетишь помирать или все-таки операция?

Я вспомнил смерти людей, которые из-за маленькой, но необработанной ранки уходили в края вечной охоты, тяжелую вонь гниющих тел в гнойном отделении больниц, в которых я побывал, и обреченно кивнул головой:

— Если по-другому никак… Только мне надо в казарму съездить, насчет вещей определиться.

— Три часа хватит?

— Думаю да. Позвонить от вас можно?

Пистолет сдал в оружейку роты охраны, мне даже выписали временную бумажку — заместитель, все, как положено. Бойцы –кинологи Демона обещали кормить и немножко выгуливать. Все вещи сложил в рюкзак, горловину которого, через металлические кольца, перехватил навесным замком с самой длинной дужкой, которую Слава нашел по моей просьбе в хозяйственном магазине. Оставлять рюкзак с «левым» автоматом в казарме, куда через пять дней вселяться новая смена милиционеров, или никто не вселиться — было полнейшим безумием. С парнями на всякий случай попрощался, у Пахома выпросил хороший складной нож с хорошим лезвием — оставаться совсем без оружия, даже в больничной палате, но, в данной местности, было сыкотно. В палате, кроме меня лежали два человека — пенсионер Михаил Демьянович, живущий в этих местах с пятидесятых годов, и молодой, лет восемнадцати на вид, пацан — Денис.