Но перспектива огрести знатных люлей от объекта сердечных волнений и переживаний как-то не вдохновляла. Вот ни разу! Но, кто ж его спрашивал-то, а?

Душераздирающе вздохнув, парень вытащил телефон и, чертыхнувшись пару раз, нашел нужный контакт. И понадеялся, что он еще не так безнадежен во вранье, как утверждает Достоевский. Того все время, почему-то, пробивало на некультурный ржач, пока сам Толик вдохновенное и напропалую оправдывался перед собственной родней. Отчим, кстати, тоже снисходительно улыбался. Но того Черепу, если честно, в принципе никогда не удавалось обмануть.

Ментовская закалка, что б ее.

— Настали времена смутные, темные, неспокойные… Бездна незнания и лени разверзлась под ногами нашими, поглотив неосторожных адептов Храма Знаний… И живые позавидовали мертвым, а мертвые сожженным, ибо мастера науки и мозгоедства творили дела свои страшные, пугая умы неокрепшие жутким в своей простоте словом «сессия»… — почесав затылок, я еще раз оглядела расписание каторг и пыток… В смысле, зачетов и экзаменов и добавила замогильным тоном. — Выживут только контрактники… Му-ха-ха-ха!

Народ, тихо и мирно оплакивавший свои нервы, деньги и бессонные ночи такую импровизацию, да на всю аудиторию не оценил. Окинули ласковым «любящим» взором и вернулись к изучению конспектов. А Жарков, благополучно качавшийся на стуле справа от меня, так и вовсе от неожиданной концовки моего мрачного монолога грохнулся.

Впечатляюще так, я бы сказала. С нецензурными репликами в мой скромный адрес и душевными пожеланиями всего самого лучшего. С точки зрения бунтующих низов, к которым Олежек вдруг оказался причастен. Правда, свое недовольство наш боксер выражал исключительно шепотом, стараясь не привлекать внимание преподавателя, бродившего не упокоенным упырем по аудитории. И сводилось оно к одной емкой, но многогранной фразе:

— Мля, Каркуша!

— А я-то тут причем? — почти искренне удивилась, глядя на восстание живых мертвецов из могил…

Тьфу ты! На то, как недовольно сопящий Жарков поднимает свою пятую точку с пола и вновь садится за парту. Предсмертный скрип стула в повисшей тишине казался почти громовым. Вот только прежде, чем я успела прокомментировать это или хоть что-то сказать, Олег смерил меня подозрительно добрым взглядом и…

Отвесил-таки царский подзатыльник! У меня аж в ушах зазвенело… Или не в ушах?

— За что?! — мое вполне себе справедливое возмущение дружно проигнорировали. А Игнатов, примостившийся по левую руку от меня, еще и хохотнул одобрительно, в который раз за день ероша мои и без того стоящие дыбом волосы. — Эй, руки прочь, от частной собственности… И вообще, что за беспредел на вверенных мне терри…

Фраза оборвалась на полуслове. Игнатов, вздохнув так, словно собирался совершить внеочередной подвиг, сграбастал меня в охапку и чуть не задушил в своих медвежьих объятиях. А когда я попыталась выбраться из его хватки, загородил нас учебником по экономике и очень убедительно зашептал на ухо:

— Сиди, не мельтеши и не нагнетай обстановку, чудушко. А то…

Это загадочное и многозначительное «а то» повисло в воздухе, тревожа и без того не самое спокойное любопытство. Я была бы не я, если бы при очередной попытке получить свободу, не поинтересовалась громким шепотом:

— А то что?

Александр вопрос мужественно проигнорировал, продолжая прижимать меня к собственному боку. И все бы ничего, если бы не эти впечатляющие по силе своей ненависти взгляды, которыми меня буравила добрая половина одногруппников. Недобрая уже явно строила планы по моему тихому (или не очень) устранению. Уж больно лица были у них…

Выразительные!

Обиженно засопев, я ткнула локтем обнаглевшего блондина в бок и задушевно так выдала:

— Слушай, Игнатов! Ты бесспорно очень милый и симпатичный, а по мнению некоторых так и вовсе завидный жених всея универа… Но согласно местной версии очень желтой прессы, у меня и так уже цельный гарем образовался, состоящий в основном из самых странных личностей нашей альма-матер. И не смотря на всеобщие выводы, расширять его я как-то не планирую!

— Да ну тебя, — добродушно фыркнул староста. Однако смилостивился и разжал объятия, напоследок не удержавшись и взъерошив мои бедные волосы. Окончательно превратив прическу в некое подобие хаера у панков.

Жарков, снова качавшийся на стуле (и ничему его жизнь-то не учит, ага), глядя на меня ехидно улыбнулся. И полюбопытствовал с плохо скрываемым злорадством:

— Ну и кому ж так… Свезло-то? — еще и взглядом по мне оценивающим прошелся, после чего фыркнул. — Мелкая, тощая, невезучая… Кому ж такое чудо приглянуться могло?

— Я тебя тоже люблю, Жарков, — не удержалась от ответной шпильки, стараясь не хихикать. Наши с ним препирательства давно уже стали чем-то вроде дружеской перепалки. Точнее не так.

Дружеская перепалка у меня была с Наташкой, которой образ местной королевы красоты покоя не давал, а кое-какие проступки мешали завести подруг. А с нашим почти что мастером спорта по словесному и не очень боксу была горячая нелюбовь с обеих сторон. И не дай бог кому-то в нее влезть!

— Это не взаимно, — не преминул заметить Олежек, продолжая испытывать на прочность несчастную мебель.

— И слава дядюшке Фрейду, — весело хмыкнула, сумев привести волосы в некое подобие порядка и собрав их в хвост. После чего наклонилась к Жаркову и проникновенно так поведала. — Но как гласит все та же желтая пресса местного разлива… Тебе, лапочка, отведено пятое место в списке моего гарема. На четвертом Игнатов, на третьем Снегирев затесался… Второе, с чистой совестью, отжал Псих, а на первом… О-о-о, первое место давно и прочно отдано нашему очаровательному в своем садизме куратору. Вот уж не сказала бы, что БДСМ — это мой профиль! И как много, оказывается, о себе можно узнать из обычных сплетен!

И выдав такие ошеломительные новости в массы, я с довольным видом принялась дальше изучать карту будущих, смертельно опасных подвигов и свершений…

Да что б тебя! Расписание зачетов и экзаменов на предстоящую сессию. И кто ж такой умный был, когда составлял его?

Жарков, выслушавший мои откровения молча и с каменным лицом, все-таки навернулся, повторно. Но подняться не мог минут пять, пытаясь то ли отдышаться, то ли просмеяться — не поймешь. Игнатов спрятал лицо в ладонях, успешно закрывшись от внимательных и недоуменных взглядов все тем же учеников. А Наташка, уже традиционно сидевшая перед нами, уткнулась носом в стол, искренне стараясь громко не ржать.

Получалось у нее так себе. Но, все же сумев успокоиться, она повернулась ко мне и погрозила кулаком, шипя не хуже змеи подколодной:

— Каркуша, блин! Сиди уже молча, птиц несчастий! Не у всех из нас «автомат» по этому предмету… И не все тебя за него любят!

— Эй, — я поморщилась, недовольно фыркнув. — Ты прекрасно знаешь, как я этот «автомат» получила. И в какое место я бы посоветовала его засунуть товарищу декану, но…