Месье адвокат свой собственной, неповторимой персоной.

— Оксана, солнышко… Не делай глупостей, — еще одно мягкое прикосновение к плечу и мать расслабленно улыбается, отступая в сторону. Мужчина же сделал шаг вперед и протянул мне белый прямоугольник визитки, ловко вытащив его из нагрудного кармана. — Меня зовут Эрнест Степанович Альцгорд, я являюсь адвокатом вашей матери, Мирослава. И мы были бы не прочь обсудить с вами мировое соглашение до того, как делу будет дан полный ход.

— Простите… — повертев в пальцах визитку, я недоуменно посмотрела на мужчину, склонив голову набок. — О каком соглашении идет речь?

— О мировом и досудебном, Мирослава, — любезно пояснил адвокат. Снисходительная улыбка на его лице вновь всколыхнула что-то темное в моей душе. Ноя лишь стиснула руки в кулаки, сминая белый прямоугольник и хмуро глядя на этого Альцгольда. — Сомневаюсь, что вам по силам тягаться с нами в суде. Уж не обессудьте, ваше финансовое положение не благоприятствует долгим судебным тяжбам и оплате услуг хорошего адвоката, включая все возможные издержки. Поэтому я, как человек, представляющий интересы истца, настоятельно советую вам принять все наши условия.

— Вот как… — чуть помедлив, заставила себя стоять прямо, не горбится и даже виду не подавать, какой безысходностью душат меня все его слова. И, едва заметно поморщившись, я все-таки полюбопытствовала. — И что же включает в себя ваше… Досудебное соглашение?

— Все очень просто, Мирослава, — улыбка стала чуть шире. Эрнест Степанович непринужденно поправил галстук и вновь сжал локоть своей подопечной, удержав ее от ненужных и неосмотрительных действий. И самое странное то, что она послушно закрыла рот, отступив в сторону.

А адвокат, не замечая моего подозрительного взгляда на его клиентку, продолжил говорить:

— Вы отказываетесь от опеки над братом в пользу своей матери. Предоставляете свое согласие на прописку и проживание в вашей общей квартире и активно содействуете в восстановлении родительских прав вашей матушки… Ну и платите алименты, конечно же.

— Стесняюсь спросить, с какого ху… — запнувшись, я все же смогла проглотить нецензурные слова, так и вертевшиеся на языке. И переформулировала вопрос, максимально корректно. — В смысле, с чего это?

— Ну как же, Мирослава? Именно вы поспособствовали тому, что бы ваша мать оказалась в больнице на незаконных основаниях, я думаю, вполне очевидно, что такое требует компенсации. Как материального, так и морального вреда, — еще одна снисходительная усмешка на лице мужчины была полна осознания собственного превосходства. И, словно этого было мало, Эрнест Степанович не преминул напомнить мне о моем же незавидном положении в этой борьбе. — И помните, Мирослава. Не смотря на все ваше желание, у вас нет ни сил, ни средств, ни хоть каких-то связей, что бы выйти на открытое противостояние. Так что мой вам, бесплатный, совет… Примите все условия соглашения и не пытайтесь ничего изменить. Вам же лучше будет.

Первым порывом было просто и не затейливо врезать по роже. От души, как парни учили и тренировали, ставя удар, что бы я всегда могла за себя постоять если что. Но сжав кулаки так, что побелели костяшки, я с минуту молча пялилась на мужчину. Чувствуя, как меня неумолимо пробивает на нервный смех, с привкусом долбанной, точно сейчас не нужной истерики. А еще я вдруг четко поняла, почему этот Альцгольд выбрал именно мою мать.

Они безумны. Оба. Нет, не в плане диагноза или поведения, точно нет. Они безумны в глубине души, в своем характере и желаниях. И взгляд у адвоката подходящий, лишенный даже намека на человечность и осознание, что ты творишь и для кого. Вот такая вот фигня…

Не выдержав, я коротко хохотнула, покачав головой. И тихо, очень медленно, с расстановкой проговорила, даже не пытаясь сдержать души своей порывы:

— А не пойти ли Вам, Эрнест Степанович, в пеший эротический тур, м? Вместе с вашим соглашением, судом и этой самой тварью, назвать которую матерью — это ох как польстить всем психическим больным женщинам разом?!

— Мирослава, очень необдуманно с вашей стороны…

— О, поверьте, все очень даже обдуманно. И поступать я буду так, как сама сочту нужным, — я перебила мужчину, чувствуя, что меня банально и совершенно не по-детски начинает нести. А останавливаться и замолкать у меня нет ни сил, ни хоть какого-то желания.

Так что отмахнувшись от адвоката, я сделала шаг вперед и ткнула пальцем в грудь матери, и почти со слогам тихо прошипела:

— На хрен. Идите. Оба. На хрен! Я не отдам тебе Даньку, не пущу в наш дом и нашу жизнь, и уж точно не собираюсь платить тебе какие-то деньги. Жизнь с тобой была гребанным Адом для нас обоих. Чертовым, гребанным Адом! И я не знаю, что ты себе там на придумывала… Но дважды я на эти граблю не встану! Так что… — вновь отстранившись, я с трудом удержалась от того, чтобы не плюнуть ей под ноги и выдохнула. — На хрен. И тебя и твоего, мать вашу, адвоката!

Наверное, не стоило поддаваться эмоциям и вестись на эту провокацию. Наверное, не стоило подходить так близко, да. Но как говорят в народе, знал бы прикуп — жил бы в Сочи. И увлекшись разборками с покорно хранившей молчание матерью, я совершенно упустила из виду ее спутника. А зря, как оказалось.

Когда этот Апьцгольд оказался прямо передо мною, я так и не поняла. Но он вырос как черт из-под земли, загородив собою свою подопечную. И ухватил меня за плечо до того, как я успела хоть что-то понять. Да так сильно, что я чудом не взвыла от боли, сознательно причиняемой сильными, узловатыми пальцами.

Что бы тут же задохнуться, когда металлический набалдашник трости обжег подбородок, впиваясь острым концом в кожу и заставляя поднять голову, глядя прямо на мужчину, стоявшего слишком близко ко мне.

— Нельзя быть такой глупой и самонадеянной, Мирослава. Суд вы не выстоите. Защитника не найдете, да и как я уже говорил, оплатить его услуги вам явно не по карману, — тихий, проникновенный голос пробирал до костей, вымораживал душу и сковывал тело. В сочетании с убийственно бесстрастным взглядом было действительно страшно. Только я по дурости, а может еще по какой причине, глаз не отводила, сжав зубы. И втайне радовалась, что на парах в этом коридоре никого не бывает почти.

Честно говоря, становиться главным фигурантом всех сплетен, не смотря на всеобщую уверенность в обратном, не предел моих фантазий.

— Я, может, глупа и самонадеяна… Грешна, не каюсь, — к моей радости, голос даже не дрогнул, хотя внутренности свернулись узлом от предчувствия скорых и весьма болезненных люлей. Увы, интуиция в этом случае ни разу не подводила точно. Так что, глубоко вздохнув, я нашла в себе силы криво улыбнуться и договорить. — Но не вы с ней жили. Не вы выживали и собирались свою жизнь по кусочкам… И не вам меня судить.

Наступившая тишина оглушила, на пару секунд, не более. А затем адвокат тихо усмехнулся и медленно, растягивая гласные, протянул, замахнувшись для удара:

— Строптивость вам не к лицу, Ми-рос-ла-ва…

Наверное, стоило врезать ему ногой и сбежать. Наверное, надо было сделать хоть что-то, а не стоять как дура и не ждать, чем это все закончится. Но почему-то я не шевелилась, краем глаза наблюдая за тем, как опускается рука, раскрытой ладонью ко мне. И даже почти не вздрогнула от удара, обжегшего щеку.