Тихо фыркнув и широко улыбаясь, я затормозила возле двери в палату, приводя в порядок растрепавшиеся волосы и расстегивая толстовку, стаскивая ее с плеч, чтобы мелкому не пришлось обнимать меня мокрую как самая настоящая мышь и такую же холодную, как та самая Снежная Королева. И открыла дверь, заглядывая внутрь с привычной широкой улыбкой на лице:

— Дань, привет! А вот… — голос сорвался, а улыбка сползла с лица быстрее, чем я успела осознать открывшуюся мне картину. И смогла только тихо выдохнуть, заканчивая приветствие. — И я…

Пальцы дрогнули, крепче сжимая металлическую ручку. Где-то в душе зародились первые нотки гнева, смешиваясь с давно уже сложившейся к этому милому и добропорядочному образу ненавистью и отвращением. Сердце сбилось с ритма всего на пару секунд, пока я решала, как поступить. И все равно, явно встала на свои любимые грабли, когда глубоко вздохнув, выпрямилась и медленно вошла в палату, аккуратно прикрыв за собой дверь. Чтобы прислониться спиной к гладкой деревянной поверхности, скрестив руки на груди и, чуть помедлив, тихо бросить:

— Здравствуй… Мама.

— Здравствуй, Мирослава. — в тон мне откликнулась эта… Женщина. Улыбаясь и искренне радуясь моему появлению. Так искренне, что вдоль позвоночника полз липкий страх, мешая здраво мыслить. И не потому, что я так боялась своей психически неуравновешенной (мягко говоря) мамочки, не.

Просто она сидела на стуле, прямо посреди палаты, с Данькой на коленях и мягко, медленно перебирала его волосы, обнимая второй рукой за талию. И я могла бы поклясться всем, чем угодно, но так страшно мне не было даже в глубоком детстве, даже когда она закидывалась очередной дозой наркоты и я не знала, что будет дальше.

Страшно не за себя, за мелкого, в опасной близости от шеи которого сверкали блестящим металлом огромные портновские ножницы. И я слишком хорошо знала, сколько силы в этом хрупком женском теле и какой она может быть, если впадет в очередной свой приступ.

Слишком хорошо.

Данька дрожал, сжимаясь в комок от чистого ужаса, и смотрел на меня полными слез глазами. У него даже сказать ничего не получалось. Горло банально сдавило спазмом и Даня, как не пытался, не мог ничего из себя выдавить. А я кусала губы, честно пыталась сообразить, как поступить. Обычно креативное мышление отказывало напрочь, вынуждая действовать по излюбленной схеме всех студентов этого мира…

В смысле, по обстоятельствам. Про себя молясь всем и сразу, что бы эти самые обстоятельства удачно сложились именно в мою пользу!

— Что ты здесь делаешь, мама? — даже на мой скромный взгляд это слово прозвучало, как оскорбление. Но эта женщина только вскинула брови, продолжая перебирать волосы Дани. — Я все еще его опекун… Мама. И я не давала разрешения тебе с ним видеться.

— О. дорогая… Ну кому нужны все эти бюрократические препоны? Он мое сын, я имею право с ним видеться, — жеманный смех звучал просто оглушающе в царившей вокруг тишине.

А еще он пугал, до пресловутой дрожи в коленях. Одно дело провоцировать эту сумасшедшую один на один, когда на кону только твоя собственная жизнь и ничего больше. Другое — знать, что за любое твое неосторожное слово или действие (которое ей, конечно же не понравиться) пострадаешь не ты, а твой брат.

Брат, которому ты обещала его защищать. Брат, который не сможет даже толком сопротивляться. И это, поверьте на слово, куда как страшнее, мать вашу!

— Да? — я удивилась, почти по-настоящему. И криво усмехнулась, оттолкнувшись от своей опоры, делая шаг вперед. Затем еще один и еще. — Как интересно… Но мама, разве не ты столько раз говорила… Что мы тебе не нужны? Особенно такие: больные, неправильные, не вписывающиеся в твой идеальный мир. Так что… Что ты здесь забыла, мама?

Вопрос прозвучал неожиданно совсем по-детски, с нотками застарелой обиды. Но анализировать свои воспоминания и чувства у меня банально не было ни сил, не желания. Я лишь неотрывно следила за тем, как тонкие пальцы сжимают рукоять чертовых ножниц.

И отчаянно надеялась, что хоть раз в жизни мое неприличное «везение» даст сбой.

— Как что, Мирочка? Я делаю то, что должна была сделать очень, очень давно, правда, доченька? — улыбка на лице женщины стало жестче, а голос наоборот, приобрел мягкие, мечтательные нотки, от которых меня явственно передернуло. — Я заполняю пробелы в Вашем воспитании, дорогая. И потом, — тонкие пальцы с идеальным маникюром обхватили моего брата за шею. чуть сжимая. — Кто тебе сказал, что вы мне не нудны, Мирочка? Вы же мои дети… И я, как любая мать, сделаю все, чтобы вы были самыми, самыми лучшими! Правда же, Данечка? — мелкий тихо, беззвучно всхлипнул, пытаясь выкрутиться из ее ватки, но та становилась только сильнее, сжимая до синяков светлую кожу. — Не плачь, солнышко, не плачь… Мама все исправит!

— Нет!

Говорят, в критические моменты, у матерей появляются нечеловеческие силы и способности, давая им шанс спасти собственного ребенка. Может быть, это правда, может нет. не мне решать. Ноя точно знаю, что глядя на эти треклятые портновские ножницы в пальцах собственной матери, на занесенную для удара руку, я не могла поступить иначе. Придумать что-то еще. позвать на помочь, в конце-то концов.

Вместо этого, все. что я смогла — это броситься вперед, сокращая разделяющее нас расстояние. Доля секунды, один вдох, один пропущенный удар сердца, прозвучавший набатом в ушах. Схватив беззвучно вскрикнувшего Даньку, я сдернула его за плечо вниз, второй рукой отталкивая недовольно зашипевшую мать. И рухнула на пол, когда в плечо как нож в масло вошло остро заточенное лезвие, прибивая к мягкому ковровому покрытию тяжелой плитой боли. Только чудом успев выставить свободную руку, что бы не придавить собою брата.

Тот смотрел на меня круглыми от ужаса глазами и жался ближе, обхватывая руками за шею. Сам не понимая, что причиняет боль только что нанесенной раны, из которой с тихим клацаньем вытащили ножницы. Что бы перехватить поудобнее и нанести еще один удар, вскользь, прямо по уху, в котором (о, ужас!) оказалось на две дырки больше положенного.

— Мирочка. ну что ты… Это же совсем не больно, — ворковала мать, поднимаясь со стула и подкидывая на ладони звучно клацавшие ножницы. Безумная улыба была полна самодовольства, а я в это время, прижимая к себе брата, пыталась отползти подальше. — я сделаю так, что все будет хорошо… Все будет идеально, Мирочка! Иди сюда, моя малышка… Моя любимая доченька!

Истерический смешок сорвался с губ прежде, чем я успела придумать достойный ответ, прижимая вцепившегося мертвой хваткой в меня Даньку сильнее и медленно, вдоль стеночки подбираясь к двери. И плюнув на все, в том числе и на воспитание тоже, хрипло выдохнула:

— Иди ты на ху… Да иди ты у черту! — удар чем-то тяжелым пришелся аккурат по пояснице, чуть не свалив меня на пол. Но сжав зубы, я упорно пробиралась к двери, машинально отметив, что не самая большая больничная палата вдруг оказалась просто огромной.

Увы. как говорится, все в этом мире относительно. Жаль только понимаешь ты это ну не в самый удачный момент!